Участковый бесследно ИСЧЕЗ в 1986-м — что фермер НАШЕЛ в сарае, УЖАСНУЛО весь город

Строительный экскаватор замер над покосившимся сараем. Ковш дрогнул в нерешительности. Григорий вытер пот со лба и махнул рукой водителю. Снос старых построек в деревне Зеленоградка шёл по плану. Никто не подозревал, что под покосившейся крышей скрывается тайна длиною в 37 лет. Первый удар ковша расколол обветшавшие доски пополам.

Солнечный свет ворвался внутрь тёмного помещения. Что-то блеснуло металлом в глубине сарая. Экскаваторщик Даниил наклонился из кабины и присвистнул от удивления.

«Стой! Машину!» — крикнул прораб Григорий. Среди пыли и обломков стоял УАЗ 469 зелёного цвета. На дверях проступали полустёртые буквы «Милиция». Номерной знак «КД-02-37» поражал сохранностью. Словно время остановилось в этом сарае четыре десятилетия назад. Григорий осторожно подошёл к машине. Дверь подалась с протяжным скрипом. На водительском сиденье лежала папка с документами. Служебное удостоверение участкового инспектора Ивана, Иванова. Фотография показывала мужчину лет 30 с проницательными глазами и аккуратными усами.

«Что тут происходит?» — спросил подошедший участковый Алексей. Григорий молча протянул ему удостоверение. Алексей побледнел. Его руки задрожали, когда он читал данные пропавшего коллеги. Дата последней записи в служебном блокноте: 15 ноября 1986 года.

Звонок в районное отделение полиции всколыхнул весь личный состав. Старшие оперативники помнили легенды о загадочном исчезновении участкового Иванова. 37 лет назад он растворился в ноябрьской ночи вместе со служебной машиной. Через час к сараю подъехала следственная группа. Старший лейтенант Елена осматривала салон УАЗа с методичностью опытного криминалиста. В бардачке обнаружились личные вещи Иванова. Часы показывали 23 часа, 47 минут и давно остановились.

«Странно», — пробормотала Елена. — «Машина в отличном состоянии. Будто её припарковали вчера». Эксперт-криминалист Павел присел у заднего колеса. На земле отпечатались следы протектора. Рисунок соответствовал шинам советского производства образца 80-х годов. Но самой загадочной находкой стала записка в кармане кителя Иванова. Неровным почерком было написано: «Вызов поступил с номера 2, 34, 67. Адрес – ферма Николаева, угон скота. Время – 23 часа, 40 минут. Выезжаю немедленно».

Елена перечитала записку дважды. Что-то не давало покоя в этих строчках. Почерк казался нервным, будто человек писал в спешке или под давлением обстоятельств.

«Нужно поднять архивы той ночи, — сказала она помощнику. — И найти свидетелей того времени».

В районном архиве пожелтевшие папки хранили память о тех далёких днях. Дежурный журнал за 15 ноября 1986 года содержал последнюю запись Иванова: «23 часа, 40 минут. Выезжаю по сигналу о краже скота. Адрес – ферма Николаева». Подпись участкового выглядела размашистой и уверенной. Но странность заключалась в другом. В сводке происшествий за тот день значилось: «Особых происшествий не зарегистрировано». Кто-то явно скрывал правду о той ночи.

Иван Николаев в свои 89 лет сохранил ясную память. Бывший председатель колхоза жил в том же доме, что и 37 лет назад. Его морщинистое лицо омрачилось при упоминании имени Иванова. «Помню того участкового», — кивнул старик. — «Честный был мужик. Но я его в ту ночь не вызывал. Весь скот был на месте».

Елена внимательно записывала показания. Значит, вызов действительно был ложным. Но кто мог знать номер телефона фермы? И зачем понадобилось заманивать участкового на пустое место?

«А телефон 2-34-67 вам что-нибудь говорит?» — спросила следователь.

Николаев задумался. Его глаза прищурились от напряжения памяти. Потом лицо посуровело.

«Этот номер принадлежал дому Дмитриевых, — сказал он медленно. — Но семья уехала в 83-м году. Дом пустовал».

Старый дом Дмитриевых стоял на окраине деревни. Заколоченные окна смотрели пустыми глазницами. Крыша местами прогнила, стены покрылись плесенью. Но телефонная линия сохранилась до сих пор. Елена осматривала полуразрушенный дом с особой тщательностью. В прихожей валялись обрывки старых газет и битое стекло. Но в одной из комнат следователь заметила странные пятна на полу.

«Похожи на следы крови», — сказала она эксперту Павлу. Экспресс-анализ подтвердил догадку. Пятна действительно имели биологическое происхождение. Возраст следов определить было сложно, но расположение указывало на возможную драку. В подвале дома обнаружилась ещё более странная находка. За кирпичной кладкой скрывался тайник с драгоценностями. Золотые украшения, часы, серебряная посуда — всё в идеальной сохранности.

«Склад краденого», — констатировала Елена. — «Очень внушительный».

Эксперт Павел подсчитывал стоимость найденного. По ценам 80-х годов тайник содержал товаров на 15 тысяч рублей. Целое состояние по тем временам.

Картина начинала проясняться. Участковый Иванов вёл собственное расследование краж в районе. Его поиски привели к заброшенному дому Дмитриевых. Кто-то использовал пустующее здание как склад награбленного. Но кто мог знать о тайнике? И почему понадобилось убирать честного милиционера?

Архивы телефонной станции хранили записи всех звонков тех лет. Техник Вера работала на станции с 70-х годов. Её память сохранила воспоминания о той ноябрьской ночи.

«Помню тот звонок, — кивнула пожилая женщина. — Звонили с номера 2-34-67 в 23:35. Мужской голос, взволнованный. Просил соединить с милицией».

Вера листала потрёпанный журнал соединений. Запись подтверждала её слова: «23 часа 35 минут. Соединение 2-34-67 с дежурной частью милиции. Длительность 2 минуты 17 секунд».

«А голос вы не узнали?» — спросила Елена.

Техник покачала головой. «Говорил тихо, будто боялся, что кто-то услышит. Только имя назвал – Николаев. Сказал, что у него скот угоняют».

Значит, звонивший представился фермером Николаевым. Но сам Иван клятвенно утверждал, что никого не вызывал. Кто-то умышленно использовал его имя для ложного сигнала.

Анна, вдова пропавшего участкового, в свои 68 лет сохранила следы былой красоты. Она жила скромно в небольшой квартире. Фотографии мужа украшали стены гостиной.

«Иван был принципиальным, — рассказывала она со слезами на глазах. — Никогда не брал взяток. Говорил, что закон один для всех».

Елена внимательно слушала рассказы о характере Ивана. Каждая деталь могла оказаться важной для расследования.

«В последние недели он был озабочен, — продолжала Анна. — Часто засиживался допоздна, что-то записывал в блокнот. Говорил, что выходит на серьёзное дело».

Следователь попросила показать личные вещи мужа. Среди документов нашлась записная книжка с адресами и телефонами. Несколько страниц содержали пометки о кражах. «15 октября, кражи у Петровых. Украли золотые часы деда. 22 октября, у Сидоровых пропали серебряные ложки. 3 ноября, обокрали дом учительницы Светланы». Иванов методично фиксировал каждое происшествие. В конце блокнота была запись: «Схема ясна. Воры знают, где искать ценности. Нужно найти связующее звено».

Анна всматривалась в знакомый почерк мужа. Её голос дрогнул от волнения. «Он был близок к разгадке, — сказала она тихо. — И кто-то не дал ему закончить расследование».

Елена закрыла блокнот и посмотрела на фотографию Иванова. Проницательные серые глаза участкового словно задавали вопрос: «Сможете ли вы найти правду?».

Анализ найденных в тайнике вещей дал неожиданный результат. Многие украшения соответствовали описаниям краж осени 1986 года. Золотые часы деда Петрова, серебряные ложки Сидоровых, броши учительницы Светланы. «Иванов был прав, — констатировала Елена. — Существовала организованная группа воров». Но кто входил в эту группу? И как они узнавали о ценностях в домах жертв? Эти вопросы требовали ответов. А время неумолимо уносило свидетелей тех далёких событий.

Последняя запись в служебном блокноте Иванова датировалась 15 ноября: «Получил анонимную наводку. Завтра проверю дом Дмитриевых. Есть подозрения о складе краденого». Участковый планировал проверить заброшенный дом на следующий день. Но кто-то опередил его. Ложный вызов заманил честного милиционера в ловушку той же ночью.

Экспертиза УАЗа показала следы борьбы в салоне. На рулевом колесе обнаружились царапины, будто кто-то отчаянно за него хватался. Сиденье водителя содержало микроскопические следы крови. «Иванова ударили уже в машине», — сделала вывод Елена. — «Потом перевезли тело в другое место. Но где? И кто мог знать о тайных расследованиях участкового?»

Круг подозреваемых сужался с каждой найденной уликой. Среди документов в архиве районной милиции нашлась любопытная справка. В октябре 1986 года Иванов запрашивал информацию о бывших сотрудниках. Особый интерес он проявил к уволенному в июне водителю Андрею. Андрей работал в милиции три года. Знал все маршруты патрулирования, расписания смен, особенности работы участковых. Но был уволен за нарушение дисциплины и подозрения в связях с криминальными элементами.

«Идеальный кандидат для организации краж», — размышляла Елена. — «Знал, когда дома остаются без присмотра».

Справка содержала последний адрес Андрея: улица Садовая, дом 17. Именно там жил его дядя, владелец того самого сарая, где обнаружили УАЗ. Все нити расследования сходились к одной фамилии. Но Андрей умер в 1994 году, унеся свои тайны в могилу. Прямых свидетелей его преступлений не осталось. Однако справедливость имеет длинную память. И 37 лет спустя она, наконец, добралась до правды о том, что произошло в ноябрьскую ночь 1986 года. Кто мог организовать убийство честного участкового? Ответ шокирует вас в следующей части.

Архивы Калининградского РОВД хранили досье на Андрея. 27 лет, уроженец деревни Зеленоградка, холост. Служил водителем в районной милиции с 1983 по июнь 1986 года. Характеристика была неоднозначной. «Дисциплинированный, исполнительный, знает технику, — писал начальник гаража. — Но замечен в общении с сомнительными личностями».

Елена изучала фотографию Андрея в личном деле. Худощавое лицо, пронзительные тёмные глаза, волевой подбородок. Взгляд выдавал натуру хитрую и расчётливую. Последний рапорт об Андрее датировался 15 июня 1986 года. Участковый Иванов сообщал о подозрительном поведении водителя. «Андрей неоднократно задерживался после смены без объяснения причин. Вчера видел Андрея возле дома Петровых в неслужебное время», — записал Иванов. — «Объяснений не дал. Рекомендую усилить контроль».

Через неделю Андрея уволили по сокращению штатов. Официальная формулировка скрывала истинные причины отставки. Руководство предпочло избежать скандала.

Соседи по улице Садовой помнили Андрея. Евгения жила напротив дома его дяди Степана. Пожилая женщина сохранила ясную память о тех событиях. «Андрей появлялся у дяди наездами, — рассказывала она. — Особенно часто в ноябре 86-го. Приезжал на мотоцикле поздно вечером».

Елена записывала каждую деталь. Временные рамки совпадали с периодом активизации краж в районе.

«А в ночь с 15 на 16 ноября что-нибудь помните?» — спросила следователь.

Евгения задумалась. Её морщинистые руки нервно теребили края платка. «Была стрельба, — сказала она тихо. — Один

ВЗГЛЯД В БЕЗДНУ, или ГЛАЗА УБИЙЦЫ...

В октябре 1993 года я был назначен на должность заместителя начальника 1 отделения милиции, и всё никак не мог перестроить свой организм на кабинетную работу. На все серьёзные заявки выезжал лично, нередко прихватив из оружейки дежурный "калаш". 
В итоге, пару  раз был вызван на ковёр к начальнику РУВД, журившего меня:
-  Ты теперь руководитель! Ну что за вид, справа на поясе пистолет, слева наручники и баллончик с газом, ты ещё за пояс топор засунь. Я тебя скоро без автомата в руках узнавать перестану. Заколебал уже как Чапай в атаки впереди бойцов бегать…
-  Так товарищ полковник, понабрали по последнему набору студентов даже не служивших в армии, я просто не могу необстрелянных мальчишек на матёрых вооружённых бандитов одних посылать!
Работу я стал заканчивать уже, как правило, после закрытия метро и начальник отделения милиции майор Голик закрепил за мной служебный УАЗ-469 армейской окраски с зелёным же брезентовым тентом.
Иногда я ездил на стандартном, с цельнометаллическим корпусом УАЗе с надписью милиция и люстрой на крыше.
  Дочка Диана спрашивала, когда я приезжал домой в редкие выходные:
-  А папа сегодня на «зайце» приехал?
«Зайцем» Дианочка называла мою основную, цвета хаки машину, за её прыгучесть из-за «убитых» задних амортизаторов…
В осенне-зимний период по приезду домой часа в 2-3 ночи, я сливал из охлаждающей системы автомобиля воду, открывая два краника на движке и один на радиаторе. Утром же, в часов 6 утра я набирал в ведро горячей воды и, закрыв все 3 краника, заливал её в горловину радиатора.
Почему я не заливал в систему охлаждения незамерзающий тосол или антифриз, задаю я сам себе сегодня вопрос, не помню. Знаю, что все наши служебные машины ходили на воде, а купить антифриз, наверное, было в то время слишком дорого, а может просто в голову не пришло…
В качестве омывающей жидкости для «дворников» я использовал конфискованную палёную водку, её же выдавал подчинённым водителям.
Кстати о конфискате.  Каждое утро, производя смену оперативных дежурных, я справлялся об изъятых на необъятном рынке торговли начала 90-х продуктах. И если их хозяин не объявлялся, давал команду подготовить акт об уничтожении скоропортящихся продуктов:  рыбы, куры, овощей, фруктов и пр... 
Утверждая сей акт об утилизации продуктов питания, подготовленный дежурным, я распоряжался раздать их  полуголодному личному составу нашего отделения милиции, получающего мизерную зарплату, да и ту с существенной задержкой.
Через какое то время ко мне в кабинет стучался дежурный с частью «утилизированного» продовольствия:
-  Сергей Владимирович, ваша доля, куда прикажете?
-  Забрось в мой Уазик…, -  отвечал я не глядя, а дома говорил жене Ире, - посмотри, чего там нам дежурка на ужин положила….
 Да, работа «на земле» всё же как то кормила, об этом я потом вспоминал в голодные годы последующей службы в Главке.

Звонят мне как-то из областного ГАИ и сообщают, что в ДТП погиб водитель «Лады», судя по найденным при нём документам это мой сотрудник, водитель нашей дежурной машины. Тело находится в морге одной из областных больниц. Я на своём служебном УАЗике немедленно выезжаю на место. 
Морг больницы оказался деревенским погребом, где в полутьме я разглядел буквально сваленными несколько трупов на дощатом помосте. В окровавленных и помятых лицах трудно было опознать кого-либо, но предъявленные мне документы подтверждали гибель моего водителя.
Каково же было моё удивление, я даже перекрестился, ведь уже  не был коммунистом и по выходу из партии осознанно покрестился, когда утром на службу явился «безвременно почивший» мой водила!
-  Да я товарищ капитан вчера продал свою «ласточку», а все документы в её «бардачке» позабыл…, - жизнерадостно повествовал мне несостоявшийся покойник…

Едем мы как-то с моим несбывшимся «жмуром» на дежурной машине по Исаакиевской площади. Завидев милицейский УАЗик, нам начинает махать руками женщина.
-  Останови!  - командую я водиле.
-  Товарищи милиционеры! -  возбуждённо начинает гражданка,  - только что мимо меня прошёл человек с глазами убийцы! Вон он идёт мимо Собора!
-   Хорошо, не надо так волноваться. Мы обязательно проверим, - успокаиваю  я бдительную, и как мне в тот момент показалось, не совсем «здоровую» гражданку.
-  Притормози возле этого парня, -  говорю я водителю, глядя в зеркало заднего вида и видя, что «заявительница» не уходит, - проверю для очистки совести…
-  Гражданин! Предъявите документы! - говорю я мужчине лет 30, одетому по «лагерному» в чёрную фуфайку.
Мужчина молча протягивает мне справку об освобождении и тут наши взгляды пересеклись. 
И здесь я увидел глаза убийцы! 
Можете надо мной смеяться, как я мысленно посмеялся над бедной  женщиной, заглянувшей в эту жуткую бездну. 
Я видел много глаз преступников, в том числе и убийц, но такие чисто по "теории Ломброзо" глаза видел впервые.
Глаза напомнили мне направленное в моё лицо дуло пистолета, или тупые и безжалостные глаза акулы, они смотрели на меня как не на живой, а скорее уже умерщвлённый им  предмет...
-  Досмотреть и в «стакан» его, - дал команду я подошедшему с другой стороны сержанту.
Мужик спокойно дал себя обыскать и также молча залез через пятую дверь в отдельный бокс УАЗика.
В связи с тем, что формально мужик был задержан без достаточных на то оснований, нарушений не совершал, личность по документу установлена, то оперативный дежурный, перестраховавшись, посадил его не в «аквариум», а в отдельную комнату напротив дежурки.  
Когда же задержанного пробили по Информационному Центру ГУВД, где оперативный дежурный узнал, что гражданин находится в Федеральном розыске за двойное убийство, в комнате его уже не оказалось!
 Упырь каким-то неведомым образом протиснулся между прутьев оконной решётки и ушёл. При этом я очень хорошо помнил, что он телосложения был хоть и худощавого, но с довольно крупной головой. 
Через пару дней нашего бегунка всё же взяли, но выяснилось, что перед нашим задержанием, упырь конкретно арестовывался в Куйбышевском районе и  также ухитрился сбежать из 27 отделения милиции.
 
Автор Сергей Гаранин из книги "Смутное время"

СПЕЦЭШЕЛОН, или ПЛАН "ПЕРЕХВАТ"

Ночью 24 февраля 1987 года к пустому перрону Московского вокзала Ленинграда без объявления о прибытии подошёл состав, состоящий на первый взгляд из обычных пассажирских вагонов. Но это был не обычный поезд, а спецэшелон МВД СССР, предназначенный для перевозки заключенных.
В  течение нескольких недель «пассажирами» спецэшелона МВД N 934 были осуждённые из ленинградского СИЗО №1 «Кресты» и других следственных изоляторов северо-запада, которых этапировали в места заключения по маршруту Ленинград – Новосибирск, а затем поезд должен был вернуться обратно в Питер.
В пути к месту назначения обошлось без чрезвычайных происшествий, все осужденные были переданы из рук в руки сотрудникам охраны лагерей. Однако, никто из встречающих, да и конвойных из других вагонов спецэшелона, специально созданного из-за необычно большого количества этапированных не знал, что на полу одного из вагонов лежат тела их семерых сослуживцев и проводника с многочисленными огнестрельными ранениями. После опознания убитых стало ясно, что среди них нет рядового Артураса Сакалаускаса, призванного в армию за полгода до описываемых событий из Литвы. А в оружейном ящике, оказавшимся открытым, но не взломанным, было зафиксировано отсутствие пяти из восьми табельных пистолетов Макарова, которыми был вооружен наряд, и пяти запасных магазинов к ним с сорока патронами. На полу вагона эксперты нашли 46 стреляных гильз.
Время смерти людей из  наряда и  проводника, установленное судмедэкспертами, свидетельствовало, что трагедия разыгралась 23  февраля  – незадолго до  прибытия поезда на станцию Бабаево Вологодской области. Остановка была последней перед Ленинградом, поэтому несколько групп, сформированных из оперативников Северо-Западного УВД на транспорте и ГУВД Ленинграда, выбрали станцию точкой отсчета для поисков. И почти сразу напали на след. Пожилая женщина обратилась в милицию с заявлением, что к ней «попросился на постой командировочный прапорщик», но  вскоре исчез из  дома вместе с  пуховиком, шапкой и брюками ее сына. Информация была немедленно передана ленинградским оперативникам. Они встретились с заявительницей, и она по фотографии Сакалаускаса опознала «прапорщика».
Оперативники предположили, что беглец будет искать возможность пробраться в Литву. Самый короткий путь в Прибалтику из Вологодской области лежит через Ленинград.
Для поисков и задержания Сакалаускаса весь личный состав милиции Питера был переведён на усиленный вариант несения службы – 12-ти часовые смены без выходных. Вооружённые автоматами милиционеры проверяли рейсовые автобусы на  въезде в  город, а  пассажиры поездов и  электричек с  восточного направления проходили на  ленинградских вокзалах через кордон милицейских и военных патрулей. Контролировались также автовокзал, железнодорожные и  авиационные билетные кассы. Фотографии Сакалаускаса были на стендах «Их разыскивает милиция». Милицейские ориентировки на "особо опасного и вооруженного преступника" обнародовали в СМИ.
Был введён оперативный план операции «Перехват», в рамках которого были перекрыты милицейскими блокпостами все мосты и многочисленные мостики Ленинграда.
Тем не  менее, Сакалаускас беспрепятственно оказался в городской черте. А вот когда он попытался пройти на Варшавский вокзал, откуда в то время уходили поезда в прибалтийские республики, то на привокзальной площади едва не столкнулся нос к носу с патрулем из его части. После этого он на время укрылся в недействующем тогда храме Воскресения Христова на Обводном канале, как раз напротив Варшавского вокзала.
С  24  по  26  февраля я, тогда участковый инспектор 1  отделения милиции лейтенант Сергей Гаранин, первые 3  дня по  12  часов стоял в  паре с  постовым милиционером, в рамках объявленной на этот период операции «Перехват», контролируя проход и выборочно проезд автотранспорта по  Старо-Калинкину мосту. Мороз стоял лютый. Я был экипирован по уставу в кожаные полуботинки на «рыбьем меху», шинель на том же меху и шапку-ушанку. Спасало нас с постовым только то, что мы по очереди забегали погреться в дежурную часть «Высших пожарных курсов» на площади Репина. Сейчас там располагается один из корпусов Университета МВД.
Последнюю ночь с  27  на  28  февраля я уже в  одиночку контролировал проход и проезд автотранспорта на «Поцелуевом» мосту.
Предполагая, что я тупо замерзну в уставной экипировке, а прогноз на ночь на 28 февраля обещал усиление мороза до 30 градусов, я обратился к знакомому постовому из взвода ППС 1 отделения милиции сержанту Жене Кулику, сменившегося с поста, одолжить мне на ночь экипировку постового: полушубок и валенки.
И  вот я всю лютую морозную ночь, без напарника, что не  давало мне возможности ни на  минуту покинуть пост, чтобы погреться, проторчал на «Поцелуевом» мосту, не замёрзнув насмерть только благодаря неуставной для участкового экипировке постового (полушубку с валенками) и благодаря мужику, выскочившему под утро из ближайшего к мосту дома на набережной реки Мойки, с полуторалитровой стеклянной банкой крепко заваренного горячего чая!
– Ну ты даёшь, сержант! Всю ночь как штык простоял, я в окно видел! Согрейся! Чем могу..! – восторженно говорил мне сердобольный горожанин. Назвав меня сержантом, т.к. на чужом полушубке были соответственно сержантские погоны.
28  февраля 1987  года после ночлега на  чердаке одного из домов на Васильевском острове, Сакалаускас сел на остановке в  первый попавшийся автобус (это оказался 47-й маршрут), чтобы согреться. Здесь его и опознала женщина, находившаяся в городе проездом. Она сошла на первой же остановке и  обратилась к  милицейскому патрулю. Спустя полчаса Сакалаускаса задержали в том же автобусе.
Сакалаускас безучастно стоял на задней площадке и тупо смотрел в заднее окно автобуса. Попыток скрыться, или оказать сопротивление он не предпринял.
После изъятия у Сакалаускаса дипломата, патруль обнаружил в нем три пистолета и пять запасных магазинов, при этом не обыскав самого задержанного!
Но  в  отделении милиции после команды «выложить на стол все из карманов» Сакалаускас извлек из пуховика еще два заряженных (патроны были досланы в патронники) и снятых с предохранителя пистолета!
Согласно материалам расследования в  день трагедии, 23 февраля 1987 года, около 15:00 рядовой Мансуров и ефрейтор Джафаров издевались над Сакалаускасом. Долго избивали молодого солдата и даже якобы пытались изнасиловать.
Когда же от него отстали, Сакалаускас увидел через открытую дверь спящего в своем купе прапорщика Пархоменко и открытый металлический оружейный ящик с пистолетами (в связи с отсутствием осужденных военнослужащие сдали их непосредственному начальнику).
Сакалаускас взял два пистолета, обоймы к  ним и  зарядил оружие в туалете. Затем вернулся в купе к прапорщику и произвел один выстрел в спящего Пархоменко, целясь тому в голову.
После, подбежав к  купе личного состава, открыл огонь с двух рук по старшему сержанту Столярову, младшему сержанту Никодимову, ефрейтору Джафарову, рядовым: Хабибулину, Свирскому, Мансурову и проводнику Денисову, которые играли там в карты.
Расстреляв оба магазина, он бросил один пистолет на пол, забежал в купе прапорщика, где взял третий Макаров и вернулся к купе личного состава. К этому моменту кто-то (предположительно, проводник, в которого Сакалаускас поначалу не стрелял) сумел закрыться изнутри. Сакалаускас произвел несколько выстрелов в дверь и в потолок в районе багажного отделения (именно от этих «слепых» пуль Денисов и мог получить смертельное ранение). После чего ворвался в купе.
В это время раненый прапорщик, придя в сознание, выбрался в коридор и попытался укрыться в помещении кухни, но не успел – Сакалаускас несколько раз прицельно выстрелил в Пархоменко.
После расправы над сослуживцами Сакалаускас накрыл их тела матрасами. А перед тем, как сойти на станции Бабаево, снял с руки проводника часы, «позаимствовал» у прапорщика Пархоменко все наличные деньги и дипломат, куда сложил пять пистолетов и магазины к ним, а также некоторые продукты с кухни и переоделся в обмундирование прапорщика.
Как он покинул поезд, никто не видел. Офицеры, прапорщики, солдаты из  состава караула и  члены поездной бригады, допрошенные сразу же после прибытия спецэшелона в Ленинград, утверждали, что никто из них не слышал даже и стрельбы. Выяснилось также, что в тот день никто из лиц начальствующего состава, праздновавших День Советской армии и ВМФ, не заходил в тот злополучный вагон с проверкой. Думаю, все тупо перепились.
Сакалаускаса долго мурыжили, признав вначале вменяемым. Непонятно зачем, Артураса из  питерских крестов на довольно продолжительное время переводили в московскую «Матросскую тишину». Откуда он вернулся в ленинградские кресты уже окончательно "свихнувшимся". Есть версия, что его обработало КГБ спец. препаратами, чтобы дело об неуставных отношениях в вооружённых силах СССР не дошло до слушания в суде.
Литве, тогда еще советской, удалось добиться, чтобы Сакалаускаса перевели на лечение и реабилитацию в Вильнюс.
Канцелярия гарнизонного суда Ленинграда затем несколько лет регулярно посылала запросы в Литву о состоянии здоровья «подсудимого Сакалаускаса», но ответов из ставшего в 1991 году независимым государства уже не последовало.
Дальнейшая его судьба неизвестна. По одним источникам, он успешно прошел адаптацию и живет с женой и детьми в городке неподалеку от Каунаса, по другим – по-прежнему находится в психиатрической лечебнице.

Автор: Сергей Гаранин из книги "Ментовские рассказы"

ПИТЕРСКАЯ ОКРАИНА,
или "ПОКРОВКА"...

В январе 1987 года прибыл я в 1 отделение милиции Ленинграда, на улицу Якубовича дом 16, для дальнейшего прохождения службы, теперь уже в должности участкового инспектора милиции.
На первом служебном совещании в большом актовом зале отделения милиции, я сел на первый попавшийся стул.
Ко мне подошёл младший лейтенант Юра Смирнов и вежливо попросил пересесть на другой стул.  
- А что, на нём написано, что это твой? - вставая со стула, спросил я с усмешкой у «младшо́го».
Участковый молча перевернул стул, на тыльной стороне которого я с удивлением улицезрел каллиграфически выведенную надпись  «СМИРНОВ».
- Аргументированно… -  смеюсь я, уступая место автору письменности на служебной мебели.

За мной был закреплён административный участок на самой дальней точке не только территории обслуживания 1-го отделения милиции, но и Октябрьского района и даже города  — так называемая «Покровка».
Центр участка, располагавшегося на Покровском острове, омываемом с одной стороны каналом Грибоедова, а с другой рекой Фонтанкой — была, да и есть площадь Тургенева. 
За моим участком заканчивалась жилая зона города, шли только «Адмиралтейские верфи» и всё — дальше уже выход в Финский залив Балтики.
Как я впоследствии перефразировал фразу времён Великой Отечественной войны - «Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут», в ответ на часто задаваемые вопросы о возможных рисках моего карьерного благополучия:
-  Дальше Покровки не пошлют, меньше участка не дадут.
Участок был запущенный, участковые  часто менялись из-за сложной там оперативной обстановки. Гопота в ту пору «правила бал», никого и ничего не боялась.
Я с юношеским задором принялся зачищать участок от хулиганья и прочей «нечисти», а по сути мелкой фигни, ведь пока ещё шли горбачёвские перестроечные, но всё ещё благословенные советские восьмидесятые, и эра тотального и убойного бандитизма 90-х была, увы, впереди.
Мой опорный пункт за №1 располагался в доме 142 по набережной канала Грибоедова,  недалеко от Аларчина моста.
 Моим напарником стал старший лейтенант Новиков Михаил Михайлович, — которому мною тут же была присвоена кличка «Михмих», из-за сокращения, проставленного им как-то в протоколе:
«...составлен УИМ Новиковым Мих.Мих.»
Михмих  был выпускником той же спецшколы милиции, что и я, только очного отделения, чем почему то несказанно гордился, считая таких как я, выходцев из сержантского звена — низшим сословием, ведь он офицерская  белая кость — сразу из курсантов стал лейтенантом.
К слову, в 1 отделении милиции было  два с лишним десятка участковых инспекторов, бо́льшая часть из них младшие лейтенанты, как раз те самые выходцы из низов.
Только один лейтенант — это я и один старлей — Михмих.  Несколько матёрых капитанов и четверо старших участковых - дедов-майоров.
Один из таких дедушек советской милиции, майор Витя Соколов, как то на предложение начальника предъявить табельное оружие к осмотру, вынул из кобуры аккуратно завёрнутый в чистую тряпицу табельный пистолет.
На резонный вопрос, почему оружие завёрнуто в тряпочку, поступил аргументированный ответ старого «воина»:
   -   А чтобы не пачкался, -   т.е. при сдаче пистолета в оружейную комнату по окончании смены,  ему не будет надобности  его чистить...
Младшие лейтенанты были все мне ранее знакомы.
С тем же Юрой Смирновым мы как-то во времена Андропова, пришедшего к управлению страной с должности председателя КГБ СССР, работали прикомандированными к ОБХСС в операции под кодовым названием «Трал», по борьбе со спекулянтами, которых чуть позже, уже при Горбачёве, назовут предпринимателями и коммерсантами.
   Мне запомниля с тех времён забавный случай, когда Юра, идя на задержание спекулянта, предъявил ему служебное удостоверение в развёрнутом виде, и представившись:
-  Младший лейтенант милиции Смирнов, -  неожиданно для всех, с широким замахом, зачем-то врезал будущему «коммерсу»  по «фейсу».
А уже завалившемуся на асфальт «предпринимателю» стал заворачивать руки за спину. 
А стоящая неподалёку дворничиха призывно завопила:
    - Милиция, милиция… 
В тот момент я понял, что Юра  по-другому не умеет, его просто не научили...

Жена Михмиха была медицинской сестрой, которая с его же слов «тырила» медикаменты из больницы.
На этой почве у Миши развилась зависимость, принимать какие нибудь халявные таблетки, в том числе впрок, для профилактики.
Так, например, он на моих глазах выпивал целый пузырёк настойки «Пустырника» непосредственно перед служебными совещаниями и сложив губы бантиком, сидел на них с умиротворённым лицом счастливого идиота.
После совещаний Новиков говаривал мне:
- Начальник орёт на меня, что я не даю показателей, что я такой…, сякой…, а мне пофигу, нервы беречь надо…
Однако, видя мои успехи по выявлению потенциальных правонарушителей — тунеядцев, наркоманов, хулиганов, притоносодержателей - для привлечения затем их к уголовной ответственности по так называемой «протокольной форме» досудебной подготовки лично участковым, а также хронических алкашей — для отправки их в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий), Миша от зависти вообще «припух», став заниматься в буквальном смысле воровством моих подучётников, но об этом напишу чуть ниже.
Дело было в том, что буквально за первые два месяца, я перетаскал в опорник всех ранее судимых и прочих потенциальных преступников, отфотографировав их в фас и профиль на личный фотоаппарат и заведя на них всех отдельную учётную карточку с их приметами, кликухами и прочими данными.
Создав картотеку по склонностям: к кражам, грабежам, семейному насилию, хулиганству, тунеядству, угонам транспорта, насилию к женщинам или детям и т.д.
Моей картотекой впоследствии долгое время пользовались опера местного угро, забегая в опорник, иногда даже с «терпилами», чтобы показать им фотографии моих «красавцев».
Благодаря моей картотеке был раскрыт не один десяток преступлений, в том числе серьёзных.
У меня кроме этого был специальный журнал перспективных материалов на возбуждение уголовных дел, в котором были записаны мои подопечные с предполагаемой датой оформления на них протокольных форм с направлением в районный суд, для привлечения к уголовной ответственности.
Это и был основной показатель работы каждого в отдельности участкового инспектора, как и опера УР — раскрытие преступлений, всё остальное мелочь. У меня этот показатель зашкаливал, что бесило Михмиха.
В какой-то момент у Новикова М.М. попёрло.
Показатели за месяц вдруг неожиданно стали выше моих на порядок.
Причем одномоментно вдруг пошли задержания по моему участку, и я обратил внимание, что все они из моего перспективного списка.
И тут меня осенило, это мой «напарничек» стал втихую ковыряться в моём журнале и реализовывать дела.
Ну ладно хоть не слил информацию «преступному миру», успокаивал я себя, ведь это в конце концов не преступление - сажать преступников с соседнего участка, а даже как бы посильная помощь напарнику.
- Ты зачем моих подучётников реализуешь, своими не хотел бы заняться, у тебя «глухарей» больше всех в отделении, - не имея прямых доказательств «воровства», а только косвенные, в лоб задаю я вопрос Михмиху.
- А что мне оставалось делать, если я на подведении итогов за 2-й квартал 1987 года, выступая с высокой трибуны в РУВД, взял обязательство поднять раскрываемость преступлений на уровень выше средне-городского показателя.., - на удивление спокойно, сложив губы бантиком, не отрывая глаз от стола, буднично вдруг «раскололся» Михмих , сшивая очередное «ворованное» дело в суд…
Ну что тут сделаешь, морду ему набить, так жаловаться побежит, не хочу я за это говно взыскание получать.
Ладно, пусть подавится, общее же дело делаем, с преступностью боремся.
Правда методы у нас разные. Зато в четыре руки мой участок зачистили в кротчайшие сроки. Как говорится - нет худа без добра...

Автор: Сергей Гаранин из книги "Смутное время"

В 1966 году пропал 7-классник, а 50 лет спустя рабочие, в стене библиотеке, нашли старый рюкзак

В 1966 году пропал семиклассник, а 50 лет спустя в стене библиотеки нашли то, что потрясло все село. В один из осенних дней 1966 года в небольшом городке под названием Лесной пропал школьник. Это был обычный день, ясный и спокойный.

После уроков около полудня мальчик по имени Степан вышел из школы и направился домой, до которого было всего несколько кварталов. Степан был тихим, аккуратным ребёнком, не из тех, кто задерживается на улице или заигрывается во дворе. Он всегда старался вернуться домой вовремя. Его мама, Ольга, работала в небольшом продуктовом магазине неподалёку от школы, а отец, Пётр, трудился на заводе в соседнем городе, так что Степан привык быть самостоятельным. Ничто не предвещало беды. Он просто ушёл, неся в рюкзаке учебники, и больше его никто не видел.

Тот вечер был холодным, с резким осенним ветром, гнавшим по улицам жёлтые листья. Ольга стояла у плиты, помешивая суп в старой эмалированной кастрюле. Часы на стене пробили шесть вечера, и её сердце вдруг сжалось от неясной тревоги. Степан всегда возвращался домой к четырём, иногда чуть позже, если заигрывался с друзьями во дворе школы. Но сейчас было уже слишком поздно. Она выключила газ, вытерла руки о фартук и подошла к окну. Улица, освещённая тусклым светом фонаря, была пуста. Незнакомой худенькой фигурки с рюкзаком, непривычного звука шагов. Только ветер завывал, задевая ветки старого клёна у дома.

— Степа! — крикнула Ольга, распахнув окно. Её голос, дрожащий и резкий, разнёсся по двору, но откликнулся лишь лай соседской собаки. Она повторила громче: — Степа, сынок, ты где? Тишина.

Страх, холодный и липкий, начал сковывать её. Руки задрожали, когда она схватила пальто с вешалки, даже не застегнув его, и выбежала на улицу. Холодный воздух обжёг лицо, но Ольга не замечала. Она звала сына, обходя двор, заглядывая за сарай и мусорные баки. — Степа! — Степан! Её голос срывался, в горле стоял ком. Она остановилась, прижав руку к груди, где сердце колотилось так, будто готово было выскочить. — Может, у друзей? Может, задержался? — пыталась она себя успокоить, но ноги уже несли её к соседнему дому. Ольга постучала в дверь Борисовых, пожилой пары, жившей через два подъезда.

Дверь открыла тётя Вера в домашнем халате с бигуди в волосах. — Вера, Степу не видела? — выдохнула Ольга, хватаясь за косяк, чтобы не упасть. Её глаза были широко распахнуты, в них плескался страх. — Он с обеда не пришёл, я уж всё обошла. Вера Михайловна нахмурилась, отступив в коридор, и позвала мужа. — Павел, поди сюда! У Ольги беда, Степа пропал.

Павел Семёнович, отставной военный с густыми седыми усами, вышел, вытирая руки полотенцем. — Как пропал? — Он прищурился, глядя на Ольгу. — Он же у тебя аккуратный, не бродяжка какая. Может, заигрался? — Да где там заигрался?! — Ольга почти кричала, её голос дрожал от слёз. — Он всегда домой идёт, всегда. Я уж и во дворе звала, и к школе бегала, пусто.

Вера положила руку ей на плечо, пытаясь успокоить. — Оля, не паникуй, сейчас разберёмся. Может, к дружкам зашёл, к Саше или Диме? — Ты звонила кому? — Никому я не звонила. Ольга замотала головой, её тёмные волосы выбились из косы. — Я не знаю, где он. — Надо в милицию, Вера, надо.

Павел Семёнович кивнул, нахмурив брови. — Давай, Оля, иди домой, я с тобой. Позвоним, разберёмся. — Не реви пока, найдём твоего Степу.

Они вернулись в квартиру Ольги. Она металась по маленькой кухне, то хватая телефонную трубку, то бросая её. Пальцы не слушались, когда она пыталась набрать номер милиции. Наконец, после нескольких попыток, гудки сменились усталым голосом дежурного: «Лесной отдел милиции, сержант Сергеев». — Это, это Ольга Захарова, — голос Ольги дрожал, слова путались. — Мой сын, Степа, пропал. После школы не пришёл, уже шесть вечера. Его нигде нет, я искала, звала.

— Спокойно, женщина, — перебил сержант. — Имя, фамилия ребёнка, возраст, где видели в последний раз? — Степан Захаров, 11 лет. Ольга сглотнула, пытаясь говорить чётко. — Из школы ушёл в полдень, домой не вернулся. Он в форме был, с рюкзаком кожаным, с родинкой на щеке. Ольга, пожалуйста, найдите его.

— Хорошо, запишу, — голос сержанта стал деловитым. — Вы дома? Сейчас приедем, разберёмся. Не выходите никуда.

Ольга положила трубку, но её руки всё ещё дрожали. Она опустилась на стул, уткнувшись лицом в ладони. Вера, стоявшая рядом, пыталась её утешить. — Оля, не накручивай себя. Милиция найдёт, у них собаки, люди. Может, Степа просто где-то засиделся.

— Не засиделся он! — Ольга вскинула голову, её глаза блестели от слёз. — Он не такой, Вера, он всегда домой идёт. — А если, если его кто-то забрал? — Тьфу, не наговаривай. Вера осенила себя крестом. — Всё будет хорошо, вот увидишь.

Через полчаса в дверь постучали. На пороге стоял молодой лейтенант Алексей в форменной фуражке с блокнотом в руках. И за ним ещё один милиционер, постарше. — Ольга Петровна? — уточнил лейтенант. — Расскажите всё по порядку. Когда сын ушёл из школы, во что был одет, с кем мог быть?

Ольга, сбиваясь, начала рассказывать, то и дело вытирая слёзы рукавом. Она описывала Степину форму, рюкзак, его привычки. Лейтенант записывал, иногда кивая. — Мы сейчас ориентировку разошлём, — сказал он, закончив. — Добровольцев соберём, дворы проверим, пустыри. Вы дома оставайтесь, вдруг он вернётся. Если что-то узнаете, сразу звоните.

Когда милиционеры ушли, Ольга осталась сидеть у телефона, глядя на него, словно он мог зазвонить и принести хорошие новости. Вера принесла ей воды, но Ольга только отмахнулась. — Не могу я пить, Вера. Сердце будто рвётся. Где мой Степа? Что с ним?

В ту ночь Лесной не спал. Соседи, узнав о пропаже, выходили во дворы, звали Степана, заглядывали в подвалы и на чердаки. Милицейская машина с мигалкой медленно объезжала улицы, а Ольга, стоя у окна, всё повторяла про себя: — Вернись, сынок, вернись.

Слухи были разные. Кто-то вспомнил, что видел мальчика на школьном стадионе, другие говорили о похожем ребёнке у ларька с пирожками. Но ничего конкретного выяснить не удалось. В те годы на улицах не было камер видеонаблюдения, мобильных телефонов тоже не существовало. Поисковые группы прочесали окрестности, но всё было напрасно.

Прошло несколько дней, и тревога только нарастала. Местные газеты напечатали короткие заметки: «Пропал школьник. Просим сообщить любую информацию о его местонахождении». Милиционеры осматривали задние дворы, заброшенные дома, сараи. В школе, где учился Степан, учителя уверяли, что он не из тех, кто мог сбежать из дома. Директор лично беседовал с учениками, надеясь, что кто-то что-то видел или знает, но дети лишь испуганно качали головами.

Через месяц поисков никаких результатов не было. Родители Степана были в отчаянии, их здоровье пошатнулось от неизвестности. Милиция начала склоняться к версии похищения или несчастного случая. Добровольцы, ветераны и местные организации расклеивали листовки с фотографией Степана: светловолосый, чуть выше среднего роста для своих 11 лет, в аккуратной школьной форме и с простым кожаным рюкзаком. На листовках указали особую примету – родимое пятно на правой щеке. Люди с собаками обходили обочины дорог, осматривали свалки, подходили к реке в надежде найти хоть какую-то зацепку. Но всё было тщетно. Ольга, измученная горем, перестала ходить на работу. Пётр взял отпуск, но никто не мог приблизиться к разгадке. Казалось, мальчик просто растворился в воздухе.

Город постепенно возвращался к обычной жизни, хотя многие всё ещё вспоминали пропавшего ребёнка. Прошло полгода с того осеннего дня 1966 года, когда Степан исчез. Лесной постепенно возвращался к привычной жизни. Люди спешили на работу, школьники шумели на переменах, а на базаре всё так же гудели голоса торговок. Но для Ольги и Петра, родителей Степана, время будто остановилось. Их маленькая квартира на окраине города стала похожа на музей боли. На столе лежали старые листовки с фотографией сына, пожелтевшие от времени, а в комнате Степана всё осталось нетронутым: кровать аккуратно заправлена, учебники на полке, словно он вот-вот вернётся.

Ольга почти не спала. Её глаза, некогда живые, теперь были красными от слёз и бессонницы. Она сидела у окна, глядя на пустую улицу, и каждый шорох во дворе заставлял её вздрагивать в надежде, что это шаги Степана. Пётр, обычно молчаливый и сдержанный, стал ещё более замкнутым. Он бросил курить, но руки его постоянно теребили край рубашки, выдавая внутреннее напряжение. Работа на заводе стала для него единственным способом отвлечься, но даже там он ловил себя на том, что смотрит в пустоту, думая о сыне.

В начале весны 1967 года их вызвали в отделение милиции. Ольга, услышав звонок, вцепилась в телефонную трубку, надеясь на новости, но голос дежурного был сухим: «Ольга Петровна, зайдите с мужем, надо поговорить». Она почувствовала, как холод пробежал по спине. Пётр, вернувшись с ночной смены, молча кивнул, и они, не говоря ни слова, отправились в отделение.

В кабинете старшего следователя, капитана Андреева, пахло табаком и старой бумагой. На столе лежала папка с делом Степана, уже изрядно потрёпанная. Капитан, мужчина с усталым лицом и глубокими морщинами, встал, когда они вошли, но его взгляд избегал их глаз. «Присаживайтесь, Ольга Петровна, Пётр Артёмович», — сказал он, указывая на два деревянных стула у стола.

Ольга села, сжимая в руках платок, который уже давно был мокрым от слёз. Пётр остался стоять, прислонившись к стене, словно боялся, что стул не выдержит его гнева и отчаяния. «Что с нашим Степой?» — голос Ольги дрожал, она смотрела на капитана с такой надеждой, что ему стало не по себе. — Вы нашли его? Скажите, хоть что-нибудь.

Андреев кашлянул, открывая папку, но не глядя в неё. «Мы сделали всё, что могли», — начал он, стараясь говорить спокойно. — Обыскали весь город, окрестности, реку, леса. Опросили десятки людей, проверили каждый сарай, каждый подвал. Но… — он замялся, — …у нас нет новых зацепок. Дело зашло в тупик.

— В тупик?! — переспросил Пётр, его голос был хриплым, как будто он сдерживал крик. — Как это, в тупик? Это же мой сын! Вы не можете просто сказать, что ничего не нашли.

Ольга вскочила со стула, платок выпал из её рук. — Нет, нет, вы не понимаете! — Её голос сорвался на крик. — Степа где-то там, он живой, я знаю! Он не мог просто так исчезнуть. Пожалуйста, ищите дальше! Вы же милиция, вы должны его найти!

Капитан поднял руку, пытаясь её успокоить, но Ольга не слушала. Она шагнула к столу, её лицо было искажено отчаянием. «Я каждую ночь его зову», — продолжала она, задыхаясь от слёз. — Каждую ночь. Я вижу его во сне, он кричит: «Мама, помоги!» Вы не можете просто взять и остановиться! Это мой сын, мой мальчик! Он где-то там, может, его держат, может, он раненый, голодный… — Её голос прервался рыданием, и она закрыла лицо руками.

Пётр, до того молчавший, шагнул вперёд, его кулаки сжались. «Вы хоть понимаете, что мы через ад проходим?» — сказал он тихо, но каждое слово было тяжёлым, как камень. — Я каждый день хожу по этим улицам, смотрю на каждого мальчишку, думаю: «Вдруг это он?» А вы мне говорите: «Тупик»? Да как вы смеете?! Ищите, переверните этот город, но найдите моего сына!

Андреев вздохнул, потирая виски. Он видел десятки таких дел, но боль родителей всегда пробивала его броню. «Пётр Артёмович, Ольга Петровна, я понимаю, — сказал он, стараясь говорить мягче. — Мы не закрываем дело, оно остаётся открытым. Но сейчас у нас нет ни одной ниточки. Все свидетели опрошены, все места проверены. Мы даже в соседние города запросы отправляли. Если появится хоть малейшая зацепка, мы сразу возобновим активный поиск».

— Зацепка?! — Ольга посмотрела на него, её глаза горели. — А что, если его кто-то украл? Вы проверяли всех в школе? Учителей, сторожей, уборщиков? Степа был в школе последний раз, там что-то случилось, я чувствую. Пожалуйста, проверьте ещё раз, умоляю вас!

— Мы опросили всех сотрудников школы, — ответил капитан. — Никто ничего подозрительного не видел. Сторож, Аркадий Игнатьевич, уволился вскоре после, но мы его допрашивали. Ничего странного, просто человек переехал. Мы всё проверили.

— Проверили?! — Пётр ударил кулаком по стене, так что штукатурка слегка осыпалась. — А если он врёт? Если он знает, где мой сын? Вы его отпустили, и всё? Я сам пойду, я найду этого гада, если вы не можете!

— Пётр Артёмович, успокойтесь, — Андреев встал, его голос стал твёрже. — Мы делаем всё по закону. Если начнёте самосуд, только хуже сделаете. Я обещаю, если появится хоть что-то новое, мы сразу начнём копать. Но сейчас… сейчас у нас просто ничего нет.

Ольга упала обратно на стул, её плечи дрожали от беззвучных рыданий. Она смотрела на фотографию Степана, лежавшую в папке, ту самую, с листовок, где он улыбался, с родинкой на щеке и аккуратно зачёсанными светлыми волосами. «Он же мой мальчик, — прошептала она, едва слышно. — Он хотел учителем стать, он такой добрый был. Как же так, как его нет? Пожалуйста, не бросайте его, не бросайте моего Степу».

Пётр отвернулся к окну, чтобы никто не видел, как его глаза наполняются слезами. Он стиснул зубы, пытаясь сдержать ярость и боль. «Мы найдём его, Оля», — сказал он тихо, но в его голосе не было уверенности. — Даже если они не будут искать, я найду.

Андреев закрыл папку, его лицо было мрачным. «Я понимаю вашу боль, — сказал он. — И поверьте, мы не забыли про Степана. Если что-то всплывёт, я лично вам позвоню. А пока держитесь».

Ольга и Пётр вышли из отделения молча. На улице было холодно, мартовский ветер пробирал до костей. Ольга прижималась к мужу, её пальцы впились в его руку, словно она боялась, что и он исчезнет. Они шли домой, но каждый шаг был тяжёлым, как будто они тащили за собой всю боль этого мира. Ольга шептала, глядя в пустоту: «Я не сдамся, Степа. Мама тебя найдёт». Найдёт, но в глубине души она чувствовала, как надежда угасает, оставляя лишь холодное, гнетущее отчаяние.

Шли годы. Родители Степана состарились, их здоровье ухудшилось, а общество погрузилось в новую эпоху. Школа, где учился Степан, изменилась. В конце 70-х её капитально отремонтировали, обновили фасад, а в 90-х построили спортивный комплекс. Библиотека осталась почти нетронутой, сохраняя дух старого здания. Это была просторная комната с высокими деревянными стеллажами, лакированными столами для чтения и большими окнами, пропускавшими много света. Ремонт там делали только косметический: красили стены, укрепляли полки, но в целом библиотеку не трогали, чтобы сэкономить бюджет.

Прошло полвека. В 2016 году городские власти решили модернизировать школьную библиотеку под современные стандарты. Требовались новые помещения для техники и зона для цифровых технологий. Строители начали ломать старые стены, снимать обшивку и укреплять несущие конструкции. Пыль стояла столбом, скрепели старые доски, а запах сырости и плесени пропитал всё вокруг. Задача была простая – подготовить библиотеку к модернизации, сделать её светлой и современной, с компьютерами и новыми стеллажами. Но никто из рабочих не ожидал, что их ждёт находка, которая перевернёт весь город.

Артём, как

В Беларуси девушка выпила вместе с газировкой осу и чуть не умерла

У нее мгновенно началась тяжелая аллергическая реакция — затруднилось дыхание, состояние резко ухудшалось.

Дело было на автомобильном фестивале в районе поселка Муховец — вокруг дежурила милиция. В больницу пострадавшую доставил инспектор на служебном автомобиле.

Врачи диагностировали отек Квинке — счет в таких случаях идет на минуты. Оказать помощь успели, сейчас девушка проходит лечение в реанимации.

ГИБЕЛЬ АКТЁРА и ВЗЯТЬ КИЛЛЕРА...

Начинал я свою службу в милиции водителем-сотрудником в дежурной части Управления вневедомственной охраны ГУВД Ленинграда и области, что на Песочной набережной.
В основном моя работа заключалась в выездах на места происшествий по всем районам Питера и области, где таковые случались с нашими группами задержаний ОВО.
Как-то в ноябре 1981 года, мы прибыли на улицу Салтыкова-Щедрина (ныне Кирочная ул.), на разбор по факту применения оружия нарядом группы задержания со смертельным исходом.
В коммунальной квартире «скорая» забирала раненую пулей в руку девушку, а на полу в луже крови лежал труп мужчины, в котором я с удивлением опознал любимого мною актёра Юрия Каморного, сыгравшего  главные роли в фильмах: «Проводы белых ночей», «Зося», командира танка в киноэпопее «Освобождение», «Будни уголовного розыска», «Правда лейтенанта Климова» и многих других, где он блестяще играл офицеров, в  т.ч. милиции.
На месте мы установили, что соседи вызвали участкового на женские крики из комнаты Каморного. Прибывший участковый не смог один разрулить ситуацию, так-как заглянув в комнату Каморного, увидел последнего с огромным кинжалом в руке и таскающего за волосы девушку. На требования прекратить безобразия, участковый был послан хозяином комнаты…
Участковый позвонил со стационарного телефона общего пользования в дежурку отделения милиции, с просьбой прислать побыстрее подкрепление. Самая оперативная служба была и есть -  группы задержания ОВО, стандартное время прибытия в те времена не более 4-х минут.
Прибывшая группа с обнажёнными стволами ворвалась в комнату с требованием бросить кинжал, на что Каморный приставил его к горлу жертвы. Старший группы открыл предупредительный огонь в потолок. Одна из пуль рикошетом ранила в руку девушку.
Все в комнате стали вопить, нервы старшего не выдержали, и он открыл уже огонь на поражение. Целясь в ногу, он попал слишком высоко, перебив Каморному артерию в паху. Рану даже не реально было перетянуть, Каморный в считанные минуты истёк кровью и умер.

Работая в дежурной части УВО ГУВД, я подружился с одним из помощников оперативного дежурного Саней Яблонским.
Он жил в Октябрьском районе, там же где и моя будущая жена Ира. Иногда я ездил в обеденный перерыв перекусить к ней домой и прихватывал с собой Яблонского.
Чтобы успеть обернуться за час, а мне ведь надо было успеть отвезти Саню домой, а затем и забрать его из дома, я включал на машине проблесковый маячок.
Так как дежурная машина не была оборудована «сиреной», я вручал Яблонскому микрофон от ГУ, расположенного на крыше машины (в народе называемый «матюгальником»), чтобы он разгонял идущий перед нами транспорт.
Саня же был заправский «имитатор», особо мне нравилось, как ему удавалось изображать вой собаки Баскервиллей.
Так вот, Шурик не утруждал себя трепотнёй по «матюгальнику», он так талантливо завывал в микрофон, имитируя вой полицейской сирены, что когда мы с Саней уже позже работали в одной группе задержания Октябрьского РУВД, районные бойцы рассказывали нам, что на дежурной машине УВО ГУВД стоит самая настоящая американская полицейская сирена, они сами её слышали, когда она проносилась мимо них.
Мы с Яблонским в ответ только улыбались, заговорщицки переглядываясь.

Через пару лет, когда мы уже работали с Саней в одной группе задержания, в которой я был уже не водителем, а старшим группы, передали мне как-то по рации информацию, что вышедшая выносить мусор бдительная гражданка, заметила у бесцельно стоящего между этажами одинокого парня пистолет под курткой! Как она умудрилась разглядеть «ствол» ума не приложу…
Выдвигаемся по адресу, по пути прихватываем выставленного мной у сработавшего ранее объекта Саню Яблонского, который услышав по носимой радиостанции «серьёзную заявку», буквально скакал вокруг объекта, переживая, что мы можем не заехать за ним.
Но, во первых было по пути, во вторых объект «взялся» на ПЦН под охрану, ну и самое главное, Саня был исключительный напарник.
Подъехали быстро, но тихо (без светомузыки) и запарковались у соседнего дома, чтобы милицейскую машину не было видно из окон парадной.
По моей команде патроны загнаны в патронники пистолетов и поставлены на предохранители. Водитель Шерстобитов выставлен у входа в парадную, а мы с Саней плавно просачиваемся в парадную и между этажами я вижу спортивного вида парня лет 30-ти, правая рука которого находится под левой полой расстёгнутой куртки.
Увидев нас, «киллер» почему то не приняв бой, бросился по лестнице наверх, заскочив в мгновение ока на чердак, дверь которого думаю заранее им была аккуратно взломана для отхода после выполнения «заказа».
Заскочив первым на чердак, я увидел оседающую пыль у слухового окна, ведущего на крышу. Выбираемся на крышу, вижу бегущего по ней мужика.
Бежим следом. О, если бы у нас в ту пору были берцы, а не дурацкие форменные полуботинки, из-за которых мы регулярно вывихивали ноги (первые берцы в милиции стали выдавать только с 1994 года).
-  Стой! Стрелять буду! - наконец ору я в прыжке, вывихивая ногу при приземлении на скат соседней крыши с таким грохотом, будто выстрелила пушка времён Петра 1-го.
Мужик, видимо «обосравшись», резко распластался на кровле крыши, а Саня тут-же взобравшись на него горным орлом, удовлетворённо пеленал карманной верёвочкой руки за спиной (наручники до 1991 года не выдавали даже нам - группе задержания). Ствола при задержанном не оказалось...
-  Хорошо не стрелял на поражение, - очередной раз, мысленно поблагодарив свою «чуйку», пробубнил я, растирая лодыжку на вывихнутой ноге.
Тщательно осмотрев с фонариками чердак, мы нашли в правом углу, недалеко от входа на чердак, сброшенный киллером пистолет «Марголина» калибра 5,6 мм, со здоровенным набалдашником на конце ствола.
Но самое для меня удивительное, случилось дальше.
Не прошло и пяти минут после сдачи киллера и ствола в дежурную часть 2 отделения милиции, и мы даже не успели написать рапорта, как за ними прибыла группа чекистов, забравшая без суеты  и киллера и «пушку»...
Старший ГеБист кратко переговорив с ответственным от руководства офицером и страшно зыркнув на выходе на нас с Яблонским  из-под фетровой шляпы, посоветовал, в наших же интересах забыть о случившемся и не трепать языком…

Вскорости фотография нашей группы была опубликована на первой странице ведомственной газеты «Ленинградская милиция», с описанием того, что мы признаны лучшей группой задержания и нашими именами. У Сани Яблонского началась «звёздная болезнь».
-  На меня окружающие смотрят, явно узнают,  -  всё время счастливо улыбаясь, повторял он мне.
-  Ага, - не обламывал его я, понимая реальное количество людей читающих ведомственную газету МВД.

Автор: Сергей Гаранин из книги "Смутное время"

Весь класс исчез на экскурсии в 1991, через 30 лет , лесник находит туннель в лесу
Весеннее утро 15 мая 2021 года стояла необыкновенная тишина. Пётр Николаевич Морозов, как обычно, начал обход своего участка с первыми лучами солнца. За 38 лет работы в лесничестве эта привычка въелась в него, как запах сосновой смолы в одежду. Он знал каждое дерево на своих 50 квадратных километрах Уральского леса. Помнил каждую тропинку и каждый бурелом. Но то, что он увидел в этот день, не укладывалось ни в какие рамки его многолетнего опыта.

Земля просела. Вот так просто, в том месте, где вчера была обычная лесная поляна, зияла дыра размером с грузовик. Пётр Николаевич осторожно подошёл к краю и заглянул вниз. То, что он увидел там, заставило его сердце пропустить удар: железобетонные плиты, уходящие в темноту, и что-то ещё, что в первое мгновение показалось ему кучей старых тряпок. Но когда глаза привыкли к полумраку, он понял, это были не тряпки. Руки у Петра Николаевича задрожали, когда он доставал из кармана потёртый кнопочный телефон. За всю свою жизнь он не делал более важного звонка. И пока он набирал номер службы экстренного реагирования, в голове крутилась одна навязчивая мысль. Сегодня ровно 30 лет с того дня, когда в этих лесах пропал без вести целый школьный класс.

Ровно 30 лет назад, 14 мая 1991 года, утро выдалось таким же весенним и обманчиво спокойным. В школе номер 12 города Берёзовска царило привычное предэкскурсионное волнение. Шестой «Б» готовился к походу в природоведческий заказник Сосновый Бор. 28 детей в возрасте от 12 до 13 лет, их классная руководительница Галина Петровна Иванова и водитель школьного автобуса Андрей Семёнович Лебедев. Обычная школьная экскурсия, каких были тысячи по всему Советскому Союзу. Никто не мог предположить, что к вечеру этого дня все они растворятся в лесной глуши, словно их никогда и не существовало.

Галина Петровна в тот день особенно тщательно проверила список. После 12 лет педагогического стажа она знала, что дети на природе требуют глаз да глаз. Таня Петрова с вечно растрёпанными косичками, серьёзный Олег Соколов с его бесконечными вопросами о жизни животных, непоседа Владимир Кузнецов, который не мог усидеть на месте и пяти минут. Каждого ребёнка она помнила не только по имени, но и знала их характеры, мечты, страхи. Если бы она только знала, что через несколько часов ей придётся защищать их жизни ценой собственной.

В половине девятого утра жёлтый автобус ПАЗ-672 под управлением опытного водителя Андрея Семёновича Лебедева покинул школьный двор. Родители махали руками, дети кричали из окон, а Галина Петровна в последний раз пересчитала головы — «28». Все на месте. Дорога до заказника занимала около часа по извилистым лесным дорогам, и Галина Петровна использовала это время, чтобы ещё раз повторить с детьми правила поведения на природе. Она не знала, что в этот момент их уже ждут.

Сторож заказника Ефим Григорьевич Зыков, 75-летний ветеран войны, встретил группу у входа в заповедную зону в 10 утра. Он всегда радовался приезду школьников. За 40 лет работы сторожем он провёл тысячи экскурсий и искренне верил, что дети должны любить природу. В тот день он заметил, как Галина Петровна тревожно оглядывается по сторонам. Учительница была из тех людей, которые чувствуют опасность подсознательно. Но даже её развитая интуиция не могла предугадать, что уже через 4 часа группа встретится с человеком, который изменит их судьбы навсегда.

Экскурсия шла по плану. Дети собирали гербарий, записывали названия птиц, слушали рассказы о местной флоре и фауне. В 2 часа дня Галина Петровна по рации связалась с диспетчером школы и доложила, что всё идёт штатно. Это была её последняя связь с внешним миром. А в 2:20 к группе приблизился мужчина средних лет, в военной форме, без знаков различия. Он представился работником местного военкомата и сказал, что может показать детям кое-что очень интересное — настоящий военный объект времён Великой Отечественной войны. Галина Петровна колебалась, но мужчина показался ей вполне благонадёжным, аккуратно одетый, вежливый, говорил со знанием дела о местной истории. К тому же дети горели желанием увидеть что-то необычное. Она не могла знать, что этот человек последние несколько дней следил за их группой, изучая маршрут и выбирая подходящий момент.

Виктор Фёдорович Семёнов, 47-летний бывший сторож военного склада, уволенный два года назад за пьянство, был убеждён, что где-то в этих лесах спрятаны военные запасы огромной ценности. И он был готов на всё, чтобы их найти. Тоннель находился в 20 минутах ходьбы от основной тропы. Железобетонное сооружение военного времени, официально заброшенное и забытое, но идеально подходящее для того, что задумал Семёнов. Он завёл группу внутрь под предлогом показать секретное оружие, а когда все дети и учительница оказались в ловушке, заблокировал единственный выход тяжёлой металлической плитой. То, что произошло дальше, Галина Петровна успела записать на обрывках тетрадных листов, пряча записки в щели между бетонными плитами. Эти записки станут ключом к разгадке тайны только через 30 лет. Но в тот момент для неё они были единственной надеждой, что кто-то когда-нибудь узнает правду.

Когда в пять вечера автобус не вернулся в школу, директор Вера Ивановна Орлова забеспокоилась. В половине шестого началось что-то похожее на панику. Родители один за другим звонили в школу, требуя объяснений. К семи вечера была поднята тревога, а в 8:45 поисковая группа обнаружила пустой школьный автобус на лесной дороге. Двигатель был заглушен, ключи лежали в замке зажигания, документы водителя остались в кабине. Никаких следов борьбы, никаких признаков того, куда могли деться 30 человек. Они просто исчезли, словно растворились в весеннем воздухе.

Старший следователь Алексей Сергеевич Никитин приехал на место происшествия через час после обнаружения автобуса. За 15 лет работы в уголовном розыске он видел многое, но дело об исчезновении целого школьного класса стало для него личным вызовом. Он понимал: если не найти людей в первые сутки, шансы на благополучный исход стремительно падают. Но он не мог предположить, что это дело растянется на десятилетия и останется нераскрытым до самой его пенсии.

Первая ночь поисков прошла в лихорадочной активности. 150 сотрудников милиции, 300 добровольцев из числа родителей и местных жителей, кинологи с собаками прочёсывали лес в радиусе 15 километров от места обнаружения автобуса. Вертолёт Ми-8 с прожекторами освещал лесные массивы с воздуха. Казалось, муха не пролетит незамеченной. Но лес хранил свою тайну: никаких следов, никаких зацепок, никаких надежд. К утру второго дня стало ясно — это необычное происшествие. 30 человек не могли просто заблудиться и исчезнуть без следа в хорошо изученной местности.

Алексей Сергеевич выдвинул три основные версии — групповое похищение с целью выкупа, несчастный случай в заболоченной местности или сознательное укрывательство группы по неизвестным мотивам. Каждую версию предстояло отработать до конца, но следователь уже понимал — они имеют дело с чем-то из ряда вон выходящим.

Родители пропавших детей собрались в актовом зале школы утром третьего дня. Инна Александровна Соколова, мать 13-летней Тани, взяла на себя роль неофициального координатора родительского комитета. Эта сильная женщина, работавшая главным бухгалтером на местном заводе, понимала — они не могут просто сидеть и ждать. Если официальные службы не находят ответов, родители должны искать сами. Она не знала, что этот поиск растянется на три десятилетия и изменит жизни всех причастных навсегда. Но самым страшным в этой истории было то, что происходило в заброшенном тоннеле в те первые дни.

Виктор Семёнов требовал от Галины Петровны и детей информацию о местонахождении военных складов, которые существовали только в его больном воображении. Учительница пыталась объяснить ему, что никаких складов нет, что дети ничего не знают, но безумие алкоголика и параноика не поддавалось логике. В своих последних записках Галина Петровна писала — он не слушает разумных доводов. Дети напуганы до смерти. Если кто-то найдёт эти строки, ищите Виктора Семёнова из посёлка Малиновка. Он убил нас всех ради призраков. Эти слова станут приговором для убийцы, но произнесённым слишком поздно.

К концу первой недели поисков количество добровольцев сократилось вдвое, люди возвращались к своим делам, теряя надежду на чудо. Но Алексей Сергеевич Никитин не сдавался. Каждое утро он приезжал в лес с новой бригадой поисковиков, каждый вечер анализировал собранные за день улики. Фрагмент школьной формы на колючей проволоке старого ограждения дал ложную надежду. Экспертиза показала, что ткань пролежала там не меньше года. Детский рюкзак, найденный у болотистого ручья, оказался потерянным туристами прошлым летом. Каждая зацепка заводила в тупик, но следователь продолжал верить — 30 человек не могут исчезнуть бесследно.

Родительский комитет под руководством Инны Александровны Соколовой работал не покладая рук. Они расклеивали объявления по всей области, собирали деньги на дополнительные поисковые группы, обивали пороги всех мыслимых инстанций. В июне к ним обратилась женщина, утверждавшая, что видела группу детей в электричке на станции Первоуральск. Ложный след завёл поисковиков на 200 километров от места исчезновения. В июле появился свидетель, который якобы видел, как детей увозили на грузовике в сторону Челябинска. Ещё одна потерянная неделя, ещё одно разочарование.

Но самые страшные дни переживали те, кто остался в тоннеле. Галина Петровна понимала — время работает против них. Виктор Семёнов становился всё более агрессивным и непредсказуемым, требуя невозможного. Дети голодали, некоторые начинали болеть от сырости и холода. В одной из своих последних записок учительница написала — Олег Козлов сильно кашляет, у Светы Морозовой высокая температура. Если нас не найдут в ближайшие дни, дети начнут умирать один за другим. Семёнов говорит, что убьёт всех, если мы не скажем, где спрятаны боеприпасы. Какие боеприпасы? Этот человек сошёл с ума. Она не знала, что этот безумец уже принял окончательное решение о их судьбе.

К осени 1991 года официальные поиски были практически свёрнуты. Алексей Сергеевич получил новое дело — серию ограблений в областном центре. Начальство намекало, что пора переключиться на более перспективные расследования. Но следователь не мог забыть 28 детских лиц с фотографий. По вечерам он продолжал изучать карты местности, искать новые варианты, куда могли деться люди. Его жена Людмила Ивановна жаловалась, что он стал молчаливым и замкнутым, дело о пропавшем классе съедало его изнутри.

Зима 1991–1992 годов стала самой тяжёлой в жизни семей пропавших детей. Новый год встречали в траурном молчании, дни рождения детей превратились в дни памяти. Инна Александровна Соколова похудела на 20 килограммов. Она отказывалась есть, считая это предательством по отношению к голодающей дочери. Её муж Сергей Иванович начал запивать горе, и к весне их семья распалась. Такая участь постигла больше половины родительских пар: горе не объединяло, а разрушало.

В марте 1992 года родители в складчину наняли частного детектива из Екатеринбурга. Владимир Семёнович Волков обещал применить новейшие методы поиска и раскрыть дело за месяц. Он действительно провёл несколько операций, которые официальная милиция посчитала нецелесообразными: обследовал заброшенные шахты, организовал прочёсывание болот с помощью длинных щупов, даже привлёк экстрасенса из Москвы. Но через два месяца и он признал поражение. Деньги родителей закончились, а результата не было никакого.

Лето 1992 года принесло новую волну надежд. Алексей Сергеевич, который не мог забыть своего провала, взял отпуск и организовал частную поисковую экспедицию. 15 добровольцев под его руководством две недели жили в палатках и методично обследовали квадрат за квадратом лесного массива. Они нашли несколько интересных объектов — заброшенную пасеку, полузасыпанный блиндаж времён войны, даже старинную пещеру, о которой не знали местные краеведы. Но никаких следов пропавшей группы. Следователь возвращался домой с пустыми руками и тяжёлым сердцем.

К 1993 году дело официально перевели в разряд приостановленных. Это означало, что активные розыскные мероприятия прекращались, но при появлении новых данных расследование могло быть возобновлено. Алексей Сергеевич воспринял это решение как личное поражение. В своём последнем рапорте он написал: «Считаю дело о групповом исчезновении учащихся 6 «Б» класса школы № 12 нераскрытым по причине недостатка улик и свидетельских показаний. Все возможные версии отработаны, все зацепки проверены. Выражаю глубокое сожаление семьям погибших и надежду, что справедливость когда-нибудь восторжествует».

Инна Александровна Соколова не сдавалась даже тогда, когда большинство других родителей смирились с потерей. Она создала неформальную ассоциацию семей пропавших детей, регулярно писала письма в прокуратуру, обращалась к журналистам. В 1995 году её история попала в программу «Жди меня», но отклика не последовало. В 1998 году она добилась повторного рассмотрения дела новым следователем, но результат был тот же — никаких новых улик, никаких перспектив.

Новое тысячелетие встретили в атмосфере призрачной надежды на технический прогресс. Появились новые методы поиска, современное оборудование, компьютерные базы данных. В 2001 году дело пересматривал молодой энергичный следователь Максим Викторович Петров. Он применил методы профайлинга, создал психологический портрет возможного преступника, даже использовал георадар для поиска скрытых объектов в лесу. Но и эти современные методы не дали результата. Лес по-прежнему хранил свою тайну.

К 2010 году, 20-й годовщине трагедии, в живых из родителей пропавших детей остались только 17 человек. Инна Александровна Соколова, теперь уже седая и сгорбленная женщина, всё ещё руководила родительским комитетом. Областная администрация организовала последнюю масштабную поисковую операцию — дань памяти и последняя попытка найти ответы. 200 добровольцев, современная техника, тепловизоры и металлодетекторы. Они нашли несколько артефактов военного времени, останки животных, даже старинные монеты. Но не нашли главного — следов 30 пропавших людей.

Алексей Сергеевич Никитин ушёл на пенсию в 2008 году, так и не раскрыв дело всей своей жизни. На проводах он сказал молодым коллегам: «Есть дела, которые не отпускают. Дело о пропавшем классе будет преследовать меня до последнего дня. Если кто-то из вас когда-нибудь найдёт разгадку, позвоните мне. Я буду ждать этого звонка, пока жив». Он действительно ждал. Каждый день проверял почту, каждый вечер читал сводки происшествий в области. Но звонка не было. А в это время в заброшенном тоннеле продолжали лежать 30 скелетов и стопка пожелтевших бумажек с записками Галины Петровны. Железобетонная конструкция надёжно защищала их от времени и непогоды. Тяжёлая плита, которой Виктор Семёнов заблокировал выход, держалась прочно. Весенние паводки обходили тоннель стороной, грызуны не добирались до останков. Время словно останов

Полицейские исчезли с патруля в 1991, спустя 32 года их машину нашли в болоте…

Что может скрывать торфяное болото 32 года? Что, кроме тины, затонувших коряг и вечного холода глубины? В знойный июльский день 2023 года ответ на этот вопрос заставил содрогнуться весь город Зареченск. Ковш экскаватора, жадно вгрызавшийся в осушенное дно глухих торфяников, с оглушительным скрежетом ударился о металл. Рабочие сначала выругались, подумав о валуне. Но когда из чёрной жижи показался ржавый угол крыши, все замолчали. Это была машина. Старая, советская, с остатками синей полосы на борту. Патрульный УАЗ, тот самый, что сгинул без следа душной августовской ночью 1991 года.

На место немедленно съехались все службы: полиция, Следственный комитет, МЧС. Воздух наполнился гулом моторов и напряжёнными переговорами по рации. Из толпы зевак и журналистов вышел один человек. Он не бежал, не суетился. Он шёл медленно, словно каждый шаг давался ему с трудом. Майор юстиции Максим Ковалёв. Следователь по особо важным делам. Его усталые глаза, казалось, видели не ржавый остов, а призрак из прошлого. Ему было всего три года, когда его отец, старший лейтенант Алексей Ковалёв, не вернулся с ночного дежурства вместе со своим напарником Сергеем Морозовым. 32 года его мать ждала. 32 года сам Максим жил с этой незаживающей раной. И вот теперь болото решило вернуть свой долг.

Машину осторожно, сантиметр за сантиметром, извлекали из вязкой трясины. Когда показалась дверь со стёртой надписью «Милиция», толпа ахнула. Это было окно в другую эпоху. В эпоху, когда страна менялась на глазах, а законы писались на улицах свинцом. Генерал полиции, знавший Максима с детства, положил ему руку на плечо.

— Максим, может, не надо тебе? Дело передадут в главк.

— Это личное, — Максим медленно повернул голову. Его спокойный голос прозвучал твёрже стали. — Именно потому, что личное, я его и забираю, товарищ генерал. Приказ о создании следственной группы будет у вас на столе через час.

Он не просил. Он ставил перед фактом. В его взгляде не было скорби, только холодная, ледяная решимость. Он ждал этого дня всю свою жизнь.

В криминалистическом ангаре стоял едкий запах ржавчины и болотной гнили. УАЗ, даже после мойки, выглядел как мертвец, восставший из могилы. Эксперты в белых халатах работали молча и сосредоточенно. Максим Ковалёв стоял рядом, не отводя глаз. Он смотрел на водительское сидение, пытаясь представить, как здесь сидел его отец. Вот протёртая обивка, вот трещина на приборной панели. Внутри салона почти ничего не сохранилось. Только ил, переплетение водорослей и кости. Два скелета, оплетённые остатками истлевшей милицейской формы.

Официальная версия 1991 года, закрытая за отсутствием улик, гласила: несчастный случай. Съехали с дороги в темноте, не справились с управлением, утонули. Простая и удобная версия. Но Максим никогда в неё не верил. Его отец был одним из лучших водителей в отделе. Он знал эти дороги как свои пять пальцев.

Вечером позвонил судмедэксперт. Пожилой, умудрённый опытом патологоанатом, которого Максим уважал за прямоту.

— Максим Алексеевич, заезжай. Есть разговор не для телефона.

Голос эксперта был необычно серьёзным. В прозекторской пахло формалином. На металлическом столе лежали два черепа, очищенные и пронумерованные. Эксперт молча протянул Максиму пинцет, в котором была зажата маленькая деформированная частица свинца.

— Это из черепа твоего отца. Входное отверстие в затылочной кости. Выстрел с близкого расстояния.

Он взял другой пинцет.

— А это из останков Морозова. Височная кость. Другой калибр. Их не просто убили, майор. Их казнили.

Мир для Максима сузился до этих двух кусочков металла. Несчастный случай. Какая удобная ложь. 32 года эта ложь отравляла его семью. Мать, сломленная горем и неизвестностью. Его собственное детство, прошедшее под тенью пропавшего отца-героя, которого начальство списало как нерасторопного водителя. Ярость, холодная и острая, как скальпель хирурга, пронзила его. Это меняло всё. Это было не просто холодное дело. Это было объявление войны. Войны с теми, кто три десятилетия хранил эту тайну. И Максим знал, что враг умён, хитёр и, скорее всего, до сих пор на свободе.

Он вернулся в ангар поздно ночью. Охранник пропустил его без слов. Он должен был сам ещё раз осмотреть машину. Не как следователь, а как сын. Он должен был почувствовать то, что чувствовал его отец в свои последние минуты. Он методично, сантиметр за сантиметром, прощупывал каждый клочок ржавого металла. Под водительским сидением, там, где рама соединялась с пололом, его пальцы наткнулись на небольшую неровность. Слой ржавчины здесь был другим. Максим принёс из своей машины набор инструментов. Несколько минут кропотливой работы, и кусок металла поддался. Под ним оказалась небольшая полость, вырезанная в раме. Тайник. Внутри, в плотном слое солидола и истлевшей ветоши, лежал металлический пенал из-под лекарств.

Сердце Максима забилось быстрее. Он аккуратно извлёк его. Крышка поддалась с трудом, со скрипом. Внутри, обёрнутый в кусок полиэтилена, лежал маленький блокнот. Записная книжка. Страницы слиплись от влаги, чернила расплылись. Но некоторые записи, сделанные твёрдым химическим карандашом, можно было разобрать. Это был шифр. Ряды цифр, непонятные аббревиатуры, схемы. И среди этого хаоса символов одно слово, написанное чётким, разборчивым почерком. Оно повторялось снова и снова, на разных страницах: Хозяин.

Ни имя, ни фамилия. Кличка. Прозвище. Максим почувствовал, как по спине пробежал холодок. Его отец, принципиальный и правильный милиционер, вёл тайное расследование. И он чего-то боялся. Боялся настолько, что сделал тайник в патрульной машине и вёл записи шифром. Кто этот Хозяин? И какое отношение он имел к казни двух офицеров милиции посреди глухого болота? В руках Максима был ключ. Ключ к правде, которая пролежала в торфяной могиле 32 года. И он понимал, что повернув этот ключ, он может открыть дверь, за которой его ждёт смертельная опасность.

Максим не спал всю ночь. Он сидел на кухне своей холостяцкой квартиры, и перед ним на столе лежали три предмета – табельный пистолет, стакан с остывшим чаем и маленький, пахнущий болотом блокнот. Хозяин. Это слово билось в висках, как набатный колокол. Кто он? Коллега отца? Бандит? Чиновник? В 1991 году этим словом могли называть кого угодно. Шифр был сложным, любительским, но от этого только более крепким. Отец явно создавал его на ходу, используя систему, понятную только ему одному. Максиму нужен был специалист. Неофициальный, который не доложит о каждом шаге начальству. Ему нужен был тот, кому можно доверять. И он знал такого человека.

Утром он поехал на окраину Зареченска, в тихий район старых пятиэтажек. Дверь ему открыл седой, сухой старик в застиранной тельняшке. Иван Петрович, бывший военный шифровальщик, друг его деда. Он ушёл в отставку ещё при Союзе и теперь жил тихой жизнью пенсионера. Его глаза, когда-то видевшие государственные тайны, всё ещё были острыми и цепкими.

— Максим, какими судьбами? — проскрипел он.

Максим молча протянул ему блокнот в пластиковом пакете. Старик надел очки, долго вглядывался в расплывшиеся строки, шевелил губами.

— Интересная работа. Похоже на замену с переменным ключом, привязанным к дате. Твой отец был не так-то прост. Оставь. Мне нужно время. И хорошую лупу.

Вернувшись в управление, Максим затребовал архивное дело № 8-91. Об исчезновении сотрудников милиции Ковалёва А. и Морозова С. Папка была тонкой, почти пустой. Рапорты, схема предполагаемого маршрута патруля, протокол опроса диспетчера. И постановление о прекращении дела за отсутствием события преступления и невозможностью обнаружить пропавших. Следователь, который вёл дело, некто майор Лебедев, уволился из органов в 1992-м и, по слухам, уехал из страны. Все концы были аккуратно обрублены. Словно кто-то очень старался, чтобы это дело навсегда покрылось пылью.

В обед раздался звонок по внутренней связи.

— Генерал! Максим Алексеевич, зайди!

В кабинете, пахнущем дорогим парфюмом и кожей, кроме генерала, сидел ещё один человек. Холёный, идеально одетый мужчина лет 65, с уверенным, хозяйским взглядом.

— Знакомься, Максим. Это Константин Семёнович Орлов. Один из главных меценатов нашего города, много помогает ветеранам МВД.

Орлов протянул Максиму руку. Рукопожатие было крепким, властным.

— Наслышан о вашей трагедии, молодой человек. Искренне соболезную. Если нужна будет какая-то помощь, не стесняйтесь.

Его голос был мягким, вкрадчивым, но глаза смотрели холодно и оценивающе. После того как Орлов ушёл, генерал посерьёзнел.

— Максим, из главка пришёл запрос. Они хотят забрать дело себе. Говорят, большой резонанс, нужен особый контроль. Я пока отбиваюсь, но ты пойми. Не рой слишком глубоко. Тридцать лет прошло. Виновных, может, и в живых нет. А ты себе карьеру сломаешь.

Максим смотрел на генерала и видел в его глазах не заботу, а страх. Он понял, его расследование уже заметили. Невидимый Хозяин почувствовал, что земля под его ногами зашевелилась. И этот визит вежливо-наглого Орлова не был случайностью. Это было первое предупреждение. Осмотр.

Вечером снова позвонил Иван Петрович.

— Я кое-что нашёл, — его голос звучал возбуждённо. — Ключ – это номер патрульной машины. Твой отец был хитрец. Я расшифровал несколько фрагментов. Там нет имён. Только клички. И часто повторяется одно название – «Зареченские». Похоже на ОПГ. И ещё одно слово – «Мельница». Судя по контексту, это место – какая-то их база или место встреч.

«Зареченские». Максим слышал про них. В начале девяностых это была самая отмороженная банда в городе. Их лидера убили в криминальной разборке в 1995 году, и группировка распалась. «Мельница». В городе была только одна старая паровая мельница, заброшенная ещё до войны. Она стояла на отшибе недалеко от тех самых торфяников.

Максим положил трубку. Пазл начал складываться. Его отец и Морозов копали под «Зареченских». Видимо, вышли на их покровителя в милицейских кругах. На Хозяина. Мельница могла быть местом, где их ждала засада. Он должен был ехать туда. Немедленно. Но сначала домой. Переодеться, взять более мощный фонарь.

Он поднялся на свой этаж, вставил ключ в замок. Дверь была не заперта. Он точно помнил, что закрывал её на два оборота. Максим медленно толкнул дверь, его рука уже лежала на кобуре. В квартире было тихо. Ничего не было перевёрнуто, все вещи лежали на своих местах. Почти все. На кухонном столе, прямо по центру, лежал один-единственный предмет, которого утром здесь точно не было. Ржавый, покрытый застарелой грязью, погон старшего лейтенанта милиции. Тот самый, что криминалисты сняли с останков его отца всего день назад.

Холод растёкся по венам Максима, вытесняя и ярость, и горе. Он не вздрогнул. Он просто смотрел на погон. Это был не просто предмет. Это был язык, на котором с ним говорил его враг. Язык угроз, власти и абсолютной уверенности в своей безнаказанности. «Мы знаем, кто ты. Мы знаем, что ты нашёл. Мы были в твоём доме. Мы можем добраться до тебя, до твоей семьи, до самых сокровенных воспоминаний. Остановись.»

Максим медленно, словно в ритуальном действии, взял погон и крепко сжал его в кулаке. Ржавчина впилась в ладонь. Он не стал вызывать опергруппу. Он не стал составлять рапорт. Кому? Тем, кто отдал этому невидимому гостю ключи от его квартиры? Тем, кто слил информацию о находке? Нет. Игра по правилам закончилась.

Первым делом он позвонил матери.

— Мам, привет. Слушай, у тёти Веры ведь юбилей скоро. Поезжай к ней в Воронеж. Прямо завтра. Я возьму тебе билет на утренний поезд.

В трубке повисло недоумённое молчание.

— Максим, что-то случилось? С делом отца? — голос матери дрогнул.

— Нет, всё в порядке. Просто хочу, чтобы ты отдохнула. Развеялась. Сделай это для меня, пожалуйста.

В его голосе было столько металла, что она не посмела спорить. Он знал, что ставит её под удар, просто держа в городе. Хозяин показал, что для него нет границ.

Затем Максим вернулся в Следственный комитет. Ночью. Когда в длинных гулких коридорах не было ни души. Он прошёл не в свой кабинет, а в архив. Дело номер 8-91 было у него, но ему нужны были другие бумаги. Он поднял все дела, связанные с ОПГ «Зареченские», за период с 1990 по 1993 год. Десятки томов. Фотографии, протоколы допросов, агентурные сообщения. Он искал не верхушку, не лидеров, которых давно нет в живых. Он искал тех, кто был на самом дне. Шестёрок, бегунков, тех, кто видел, слышал, но был слишком ничтожен, чтобы его убрали. И он нашёл.

Николай Петрович Воробьёв, 1968 года рождения. Кличка Воробей. Проходил по нескольким делам о мелких кражах и хулиганстве как свидетель. В оперативных сводках упоминался как лицо, предоставляющее информацию на доверительной основе. Проще говоря, стукач. Он сливал мелкую сошку, чтобы его не трогали. После разгрома банды Воробей пропал из поля зрения. Найти его оказалось на удивление просто. Такие, как он, не уезжают далеко. Они оседают на дно в своём же городе. Максим нашёл его в старой гостинке на рабочей окраине, в блоке с общим коридором, пропахшим кислыми щами и безнадёжностью. Дверь открыл опустившийся, испитой мужчина с бегающими, испуганными глазами. Он был тенью того молодого щеголеватого паренька с оперативных фото.

— Воробьёв? — спросил Максим, показывая удостоверение.

Воробей вздрогнул и попытался закрыть дверь. Максим выставил ногу.

— Разговор есть. Не здесь.

Они сидели в машине Максима в глухом дворе. Воробей ёжился, хотя на улице стояла жара.

— Я ничего не знаю, гражданин начальник. Я уже давно завязал.

— Я не про сейчас. Я про август девяносто первого, — спокойно сказал Максим. — Про Ковалёва и Морозова. Про Мельницу.

При упоминании Мельницы Воробей вжал голову в плечи.

— Я там не был. Ничего не видел.

— Я знаю, что ты там был, — продолжал Максим, не повышая голоса. — Ты был на стрёме. Ты всегда был на стрёме, Воробей. Твоя задача была слушать милицейскую волну и сообщить, если патруль Ковалёва свернёт в вашу сторону.

Максим блефовал, но попал в точку. Глаза Воробья наполнились слезами ужаса.

— Они меня убьют. Он меня убьёт.

— Кто он? — спросил Максим.

— Твой тогдашний босс, Валет. Его застрелили в девяносто пятом.

— Кого ты боишься, Воробей?

— Тех, кто тогда отдал приказ. Тех, кто сейчас ездит на дорогих машинах и называет себя уважаемыми людьми, пока ты гниешь здесь заживо. Они бросили тебя. Забыли. Но если они узнают, что я с тобой говорил, они не забудут. Они придут и зачистят концы. Твой единственный шанс — помочь мне.

Он протянул Воробью пачку сигарет. Руки того тряслись так, что он не мог прикурить. Максим щелкнул зажигалкой.

— Покажи мне, где это было, Воробей. Просто покажи. И я сделаю так, что твоего имени не будет ни в одном протоколе.

Ночью они подъехали к старой паровой мельнице. Чёрный скелет здания зловеще вырисовывался на фоне звёздного неба. Место было глухое, заброшенное. Внутри пахло сыростью, гнилым зерном и страхом. Свет фонаря выхватывал из темноты горы мусора, провалившийся пол, ржавые механизмы.

— Здесь, — прошептал Воробей, указывая на центральную часть первого этажа. — Они ждали их машину здесь. Валет и ещё

#подслушаноудпс #архив #милиция #гаи #староедоброе

В Новосибирске мать десятилетнего школьника заявила, что он получил перелом позвоночника на уроке физкультуры

По словам женщины, инцидент произошёл в одной из школ на Красногороской улице 10 февраля. По заявлению матери, мальчик сломал три позвонка, выполняя кувырки через планку.

«Мало того что его учительница назвала симулянтом и с переломом посадила на скамейку так потом без сопровождения отправила одного в сан часть. С того момента школа никак не вышла с нами на связь, на мой вопрос по поводу домашнего обучения ответили коротко, у нас сейчас нет домашнего обучения, и что дальнейшее его обучение и восстановление это моя проблема. Ни милиция, ни какие-то другие органы которые должны были провести служебное расследование на связь со мной так и не вышли», — пожаловалась женщина.

Мать травмированного ребёнка требует выяснить, подходят ли такие упражнения для учеников третьего класса, и боится, что «всё спустят на тормозах».

Архив
#гаи #гибдд #милиция

Сегодня двенадцатая годовщина трагического события...

1 марта 2011 года на 93 году жизни ушла из жизни Советская- Российская МИЛИЦИЯ.

Почтим память СОВЕТСКОЙ МИЛИЦИИ минутой молчания и помянем её по старому русскому обычаю.

Я встретила Алису на входе в магазин. Девочка, которая только-только научилась ходить была одна. Я начала расспрашивать, где ее мама, почему она одна. Как оказалось позже ее мама все это время просто пила с соседями.Милиция и органы опеки приняли решение не отдавать девочку маме, так как условия для проживания были ужасными, дали маме Алисы время на исправление. В назначенный срок органы посетили квартиру женщину, и никакого порядка не было, все стало только хуже, к соседям добавились местные бомжи и все они выпивали в этой квартире. Мама и сама не горела желание забрать дочку.

Узнав о подробностях я решила удочерить Алису. Муж тоже был за! Теперь мы живем счастливо, а еще доченька участвует в конкурсе. Пусть ее фотография наберет много сердечек!❤

ВАЙКУТАРА

Автор: #А_Болдырев @grustnopub

Шурка работал на деревообрабатывающем комбинате. И как в известном фильме – бревно с вагона упало, и кончиком по голове шибануло.
Однако обошлось, – Шурик остался цел невредим, только зрение забарахлило. Очнулся – пелена перед глазами – точно полупрозрачная шторка в ванной. Потер шнифты – не проходит. Видны лишь очертания предметов в приглушенной палитре.
Больница. Палата. Обследовали. Глазник назначил разные таблетки, витамины, капать капли и воздержаться от любых физических нагрузок, включая интимные. Интимные даже особенно – большие перегрузки.
Последнее было лишне. Шурка был холост и накануне стыковки с лесиной, как раз расстался с сожительницей, – перегрузок не предвиделось.
Его бы держали в больнице до излечения, но Шурик от тоски отпросился домой.
Отпустили нехотя, но с благоприятным прогнозом. А дома и стены помогают. Можно пластинки слушать, курить, пить пиво, и помалу, – чтоб шары не вылетели, нагружать интимную сферу. Вручную. Дело-то холостое, а организм требует.
Друзья приехали за ним на мотоцикле и доставили домой, в коммуналку. Оставили кое-какие продукты и предложили поскорей выздоравливать и выходить на работу.

Коммуналка как назло опустела, – попросить купить папирос некого. Из одной комнаты соседи день как съехали – получили квартиру, и их площадь пустовала. Немолодая чета Казюлиных из другой, уезжала на море.
В день отъезда Казюлин заглянул к Саньке. Тот лежал в одних трусах на тахте и курил в потолок.
– Поправляешься? – приветствовал сосед. – Мы уезжаем в Пицунду на две недели, а вместо нас племянница Катя поживет, чего ей в общаге-то. Ты как?
Шурка выпустил аккуратное кольцо: – Ваше право.
– Только ты не пугайся.
– Меня и голая старушка не напугает. – напомнил он про поврежденные диоптрии. – А что, страшная?
– Катя-то? Наоборот красавица. Только немая. Иногда запоет или засмеется на свой немой манер... Короче – не обосрись.
Шурка оживился: – Красивая? Хым…
Острослов и гад Казюлин криво усмехнулся: – Хавай витамин Ю, и не суйся. У нее рука тяжелая. Греблей занимается. Стукнет, и ты почетный член клуба слепых ловеласов, заседающих в полшестого…
В его голосе сквозила неприкрытая насмешка и презрение. Мол, не по рылу каравай.
– Ну, бывай. – сказал он на прощанье.
Санька в ответ промолчал. Он был заинтригован. Да и кого не прельщают красивые норовистые девушки?

Лето стояло, летом стояло…
Парень с нетерпением стал ждать прихода загадочной незнакомки. Даже капель закапал вдвое, но лампочки не желали фокусироваться. Помылся, побрился, причесался, надел выходную рубашку с пальмами, брючки и носки. Сел. Сидит ждет, семечки на ощупь лузгает. Очень он уважал подсолнушные каленые семечки.
В восемнадцать часов: «Дзинь, дзинь!». В немалом волнении отомкнул замок, распахнул дверь и говорит:
– Екатерина?
– Угу. – отвечает приятным женским голосом силуэт в проеме.
Чтобы расположить к себе красавицу, Шурик решил быть галантным и легким.
– Прошу в избу, мадам. Ставьте весло в угол. Ха-ха…
И посторонился, картинным жестом приглашая войти точно в хоромы, и отставил ногу в дырявом носке. Второй носок был цел, но другого цвета. Пальмы на груди усыпаны шелухой, шелуха прилипла на бороде. Картину венчала косая улыбка в окружении многочисленных бритвенных порезов. Казалось, его брили мартышки.
Ну фат. Чистый фат. Но, немые видимо не пугливы. Девушка решительно ступила в жилище и скинула туфли.
– Позвольте, показать вам апартаменты. – любезно предложил хозяин и двинулся по стеночке. – Это прихожая, там ваша комната, там кух…. А черт, мль!
Он угодил ногой о косяк, так что искры брызнули и на мгновенье мир стал светел как прежде. Девушка за спиной хихикнула, знакомство завязалось.

Утром, мурлыча, немая поливала цветы на подоконнике. Её фигура на фоне солнечного кухонного окна была отчетлива. Шурик от своего столика, где кушал бутерброд, щурился на манящие очертания и корчил зверские рожи, чтоб навести резкость и не ведал, что за ним наблюдают.
Не вынеся этой дьявольской пантомимы и родовых корч, девка рассмеялась.
– Что там? – спросил Шурик, думая, что забавное случилось за окном. – Инвалид Бочкин под машину угодил?
Вечно пьяный безногий Бочкин на чертовски юркой тележке, мнил себя полноправным участником движения. Разъезжал на близлежащей проезжей части, как у себя дома. Не раз побывал в ДТП, но смерть бретёра не брала. Брала милиция, отвозила в вытрезвитель. «Для прохождения техосмотра» – говорил Бочкин.
– У.
– Нет? А что тогда вас рассмешило, милая моя? – ласково говорит Шурка.
– М-м... – уклончиво и игриво мычала немая. Милая ей явно пришлось по вкусу.
– Присаживайтесь за мой столик, Катюша. – предложил приободренный Шурка. – Мажьте бутерброд.
– У. – сказала та, и он без слов понял: «Я уже завтракала, спасибо. Мне пора на работу».
С этим, Катя прошмыгнула мимо, а тот вдруг: «Опа!» – попытался схватить ее, но лишь успел огладить по бедрам и заду. Девка под легким сарафаном была крепкая, гладкая, – теплая. Как медовая дынька с бахчи.
– А-а! – воскликнула Катя и не то что с негодованием, а так только – кокетливо ему: – У-у.

Хлопнула дверь. Шурик представил, как Катькины стройные сильные ноги поскакали по ступеням. Э-эх, погладить бы их… От пальчиков и до самых грудей.
Ему вдруг смерть как захотелось увидеть её лицо. Всей силой воображения, попытался представить какое оно.
Образ не выстраивался. Криво подогнанные, размытые: нос, глаза, губы, дрожа, плавали в мозгу мгновенье и рассыпались. Шурик встал и ощупью выключил радио, чтоб не сбивало. Не помогло.
«Какая, какая, какая…» – мигало в голове, как на крышке милицейского бобика. Он вновь и вновь пытался прозреть образ.
За этим увлекательным, но утомительным занятием у него закончились папиросы. Приходилось спуститься во двор, – поймать какого знакомого огольца и послать в ларек. Передвигаться по квартире оказалось куда легче, чем сойти с пятого этажа. Выйдя из подъезда на свет, очутился возле лавки с бабками.
Сердобольные старушки были в курсе Санькиной травмы и сочувственно потеснились.
– Здрастье, бабуси. – сказал он присаживаясь и оглушительно свистнул и заорал. – Фьють! Косой, Шнырь!
– Уш ты! Оглашенный! – заворчали старухи.
Прибежал Косой, дворовый мальчик тринадцати лет. Но такой комплекции и с такой рожей, что курево ему отпускали без вопросов уже с десяти. Санька дал ему денег с верхом – на эскимо, и услужливый мальчик охотно исчез.
Шурик посидел, подышал, дождался табачку, и только собрался домой, как его осенило.
Ах, голова садовая! – вот же оно, справочное бюро, сидит бздит и денег не просит.
Бабушки, говорит, как бы между прочим. Вы Катю, племянницу Казюлина, соседа моего, видали прежде?
Шурик жил в доме всего четыре месяца, а старухи вечность.
– Померла? – мгновенно оживились бабки. Всяческие похороны их маленькая слабость. Когда впереди ничего веселее собственной тризны, то и хобби соответствующее.
Шурик аж перекрестился: – Тьфу-тьфу-тьфу! Жива!
– Родила?
– Просто спрашиваю, красивая?
– Жаниться надумал?
Эти дореволюционные раздолбанные калоши над ним издевались.
– Интересуюсь, красивая?! – заорал Шурка.
– Красивая, красивая. Видали… – наперебой закудахтали перепуганные старухи.
– На кого похожа? Ну.
Те переглянулись, задумчиво пошамкали, а Шура весь обратился во внимание.
– Э-э, кабыть на певицу Вайкуле. – говорит одна.
– Нет, – авторитетно парирует другая. – На Ротару.
– Вайкуле.
– Ротара!
– Вайкуле!
– Ротара!
Шурик плюнул на местечковый музыкальный ринг, и пополз восвояси. Немая-то кажись и вправду была отборная красавица, этакая шикарная помесь – Вайкутара. Только без вокальных данных.
А это и лучше, решил он. Зато вниманием не избалована, – кому безъязыкая-то глянется. Еще благодарна будет, что приголубил. Это просто подарок какой-то!
Шурка самец неказистый, – метр шестьдесят, лицо скорее обычное, чем отталкивающее, сложение заурядное. А парню шел двадцать пятый годок, – пора было подумать о семье и детях. А эта партия была как нарочно для него!

Вновь умытый и причесанный, он сидел и неудержимо лузгал семечки. Треск стоял, точно секретарша печатала на машинке распоряжение о премировании секретариата. Нервничал. Ждал. Кумекал, как подкатить.

Женщины жалеют больных, травмированных. А от жалости до любви… Хотя, жалость зачастую и есть для них любовь. Там не шаг – взгляд всего, вздох… Луковичная тонкая пленочка…
Этим вечером Шурка нарочно взялся жарить картошку. Стоит над миской с клубнями и будто про себя чертыхается: «Черт…палец…Ц!»; «Где у нее глазкИ…?»; «Кажись, эта чищена. Не разберу сослепу…».
Кате, хочешь не хочешь пришлось помочь горемыке. Отобрала ножик, и только шкурки посыпались из-под сноровистых рук.

А этот пройдошливый тип рядом топчется, шулята ей свои продает.
– Я, – говорит. – Катюша, трагически ослеп, но сердцем вижу, что вы красавица. А сердце не обманешь.
– У-у... – гудит та недоверчиво.
– Правда-правда. От вас несет прекрасным, как от розы…э-э… Розами! Сорванными в дар королеве моего несчастного разбитого сердца…
– Хе…– крякнула немая.
Таких выспренных комплиментов Шурка сроду не отпускал. Отсутствие любовных перегрузок давало себя знать. Откуда что взялось…
– Это даже хорошо, – заявил он патетически, – что мы встретились, когда я слеп как крот.
Немая перестала орудовать ножиком. Сгустилась напряженная тишина…
– Ибо, увидев вас ясно, лишился бы ума от вашей красы.
– Ух, ух… – благосклонно усмехнулась девушка, как бы говоря, – во пиздабол! Впрочем, продолжайте.
И он продолжил. Девка даже снизила скорость обработки картофеля, так слепыш разошелся. Девка плавала в расточаемых жирных комплиментах, как тефтель в доброй подливе. Она была благосклонна к слепцу.
Она даже жарила его картошку. Со своим даже луком, чесноком и пол банкой тушенки! А он норовил прикоснуться, прижаться, и был отстраняем сильно, но мягко.

Когда девушка удалилась принять душ перед сном, мы бы нашли Шуру под дверью ванной, прислоненного ухом к щели. Правду говорят, – отсутствие зрения обостряют слух и обоняние…
Вдруг, точно чуткий ниндзя, расслышал он в шелесте струй, как Катюша намыливает тугие груди и живот, шелковый лобок, учуял едва терпкий запах омытых подмышек. Узрел изгибы и впадины, возвышенности её пряного тела. Он точно весь превратился в чуткую паутину, тончайший эфир. Вот он опутывает нагую, струится вкруг её стана и крутых бедер, вот он….
– Бах! – дверь распахнулась. Не успев струхнуть, Шурка упал на жопу, вскочил и кинулся дотрухивать к себе. Налетел на тумбочку в коридоре, рухнул вместе с ней, и кончил в фанерный ящик.
Немая испуганно выглянула из ванной: – У?
– С легким паром бль….– отозвался он, и уполз в комнату.

На городок опустилась чертовски прекрасная, теплая ночь. О-о, эти летние ночи средней полосы…! Неуловимо звенели звезды, в окно густо тек аромат липового цвета, подручные Купидона соловьи, буквально вынимали сердце. Где-то бренчала гитара.
Шурка метался на оттоманке, как Паулюс в кольце и Наполеон на о. Святой Елены вместе взятые.
Преступно простаивающая, горизонтально лежащая баба, выворачивала ему суставы, теснила грудь, и распаляла изнывающие чресла. Что ж, мука известная… Похуже зубной боли. Запрыгаешь как белка по стенкам…
В третьем часу, Шуркина дверь отворилась. Беззвучно выплыла фигура в трусах – раскорячась, щупала тьму пред собой и таращилась, как чертова Панночка из «Вия».
Кабы немая увидала этого кровососа, она б заговорила, но от заикания и внематочных залетов уже не излечилась…
К удивлению сластолюбца, дверь в Казюлинскую комнату была не заперта... В комнате тишь. Чтобы не поднять шухер прежде времени, он добрался до кровати по-пластунски. На запах, на запах протобестия этакая…
Немая не отвергла. Немая оказалась чрезвычайно жаркая штучка. Даже изловчилась цапнуть Шурку за грудь и оцарапала жопу. Но, такие награды нам сладостны…
Следующий вечер тоже внес толику разнообразия в Шурикину жизнь.

Слепой натянул трусы и закурил с устатку. Во тьме, рядом, все тише и ровней дышала влажная, дикая и нежная, горячая Катя. Остывала как паровоз. Ф-у-у-ух….
Взмокший машинист, накидавшийся в топку до дрожи в коленках, затянулся поглубже: – Кать.– говорит.– Слышь, Кать?
– У?
– Я тебя люблю.
А она лапа, прерывисто, из самого сердца вдруг вздохнула, перенесла голову с подушки ему на грудь, обняла сильно-сильно.
– И я люблю. – говорит.
Шура выскочил из объятий как намыленный. Тут любой потеряет самообладание. А он даже и трусы.
– Ты кто, сатана?! – клацает зубами.
А она, как зарыдает: – Валя, Катькина подруга. Ы-хы-хы!
– Объясни!
Оказалось все просто. Дядя Казюлин по-родственному приглядывал за разбитной племянницей. И на время отпуска обязал жить у себя, чтоб не уехала куда. Случаи бывали. А тут Шурка невольный соглядатай – не сбежишь. Всё ж раскроется.
Так она вместо себя Валю наперсницу подсунула, знала, что сосед ослеп. А сама завихрилась с барыгой в Гагры.

– Ты хоть какая, Валя? – спрашивает Шурка.
– Никакая… А-а… – еще пуще рыдает та и собирает вещички.
В ночь не отпущу, говорит он, утром уйдешь. Спи спокойно.
Вышел, сел на кухне, курит. На душе пакость. А та наплакалась и заснула. С рассветом, от таких дел, Шурка прозрел.
Потихоньку зашел в комнату, смотрит – и верно, самая обычная бабенка. А нахрена мне красавица, думает. По Гаграм её преследовать? Одни страдания. А эта картошку жарит, в постели огонь, – царапается. И не бросит.
И как проснулась, позвал замуж. Счастливы!